Про Ивана Хвата, русского солдата

— А потому, что это троица такая земная. На этой троице все богатства лихоманские стоят. Это униженный отец, обманутая мать да голодное детское пузо, коих богачи считают себе обузой.

Подумал, подумал поп, да и согласился, ибо жадность в нём любой стыд пересиливала. Пригласили они свидетелей с полей окрестных и по рукам ударили.

Вот везёт поп, аки сивый мерин, солдата рыжего по деревне, а тот поёт, хохмит, балагурит, и таким макаром собрал он вокруг них целую толпу.

— А чего это ты, солдат, запряг отца-то Кондрата? — его, смеясь, из толпы спрашивают.

Ну а Иван отвечает:

— Да мы с ним загадали. Вот ежели довезёт он меня эдак до дома своего самого, то, значит, быть ему в пекле котельным начальником.

— А что такое котельный начальник?

— Это тот, кто самые большие пузыри в котле пускает, — смеётся Ваня.

— Ну, а ежели не довезёт? — кто-то горло опять дерёт.

— Ну, а ежели батюшка до дому меня не довезёт, — шут наш в ответки орёт, — то тогда непременно он в рай попадёт!

Покраснел Кондрат, как бурак, плюнул он с досады, из-под хомута вылез — да оттудова ходу. То-то веселья было народу!

Так Иван три рубля у жадного попа и выиграл.

Пошёл он далее по белу свету хаживать. И вот как-то раз нанялся он к одному мельнику в сентябре месяце муку молоть. Мельник мужик был не злой, накормил он Ивана на славу, в баньке выпарил его знатно, а ввечеру́ дал ему новые кальсоны с рубахой. Пошли они спать, а мельник Ване и говорит:

— Ты, брат, на мельницу ночью, гляди, не ходи. Спи тут, на лавке.

Любопытно Ивану сделалось. Принялся он мельника об этом деле расспрашивать и так его донял, что тот таиться более не стал да и заявляет:

— На моей мельнице нечисть, случается, пошаливает. Был у меня один работник упрямый, не послушался он меня и ночью туда попёрся. Прихожу я поутру, гляжу — мать честная! — и во́лос у меня на голове аж дыбом поднялся. Вместо работника того сидит на полу вот такенная жаба! Открывает жабища рот и человеческим голосом мне говорит: «Здравствуй, куманёк! Иди сюда — я тобою позавтракаю!» Кинулся я оттуда бежать без оглядки, людей собрал, возверталися мы назад и жабу ту дубьём прибили. Вот такие-то, брат, делишки…

Ничего не сказал на это Иван, только порешил он про себя твёрдо, что непременно на мельницу ночью пойдёт. Дождался он полуночи, убедился, что мельник спит сном праведника и незамедлительно в место это загадочное отправился. Двери были заперты, так Ванёк влез через окно, потом поднялся под крышу самую и уселся, как ни в чём ни бывало, на балке. И сидит себе, поджидает.

Вот проходит времени не дюже много, как — чу! — забегал по полу кто-то. Видно, правда, было плоховато — едва-едва лунное сияние туда доставало. Пригляделся вояка наш повнимательнее, смотрит — ёж твою в коромысло! — шныряют по полу три огромных крысищи. Побегали крысы там, посновали, попищали пронзительно жуткими голосами, а потом пых — в трёх страшных карликов они вдруг превратилися. Ванюха чуть с балки не свалился от неожиданности. А эти карлики невиданные столик на середину помещения выдвинули, на табуретки вкруг него уселися и свечку великую зажгли для свету.

Потом самый старый карлик, головою косматою повертев обеспокоено, говорит надтреснутым голосом:

— Что-то здеся не то, братовья! Духом человеческим шибко воняет, ага!

А те оба его успокаивают:

— Да это мельника дух ещё не выветрился, брат Хаза́р. Они с работником тут допоздна ведь работали. Как-никак, а сезон…

— Ну ладно, — поуспокоился вожак, — Давайте выкладывайте, чего вы за последнее время наколдовали? Ты, Маза́р, первый докладай.

Самый младший из карликов носом шмыгнул, сопли рукою подтёр и говорит недовольным тоном:

— Ничего-то я не сделал особенного. На мужика одного порчу разве что напустил, и у него весь скот повыдох.

— А много ли было скота? — Хазар его спрашивает.

— Ага, много, — тот отвечает, — Двадцать штук… цыпляток.

— Э-э! — скривился недовольно старшой, — Пора бы тебе и на что-нибудь покруче замахнуться. Балда! — и он к среднему карлику повернулся, — Ну а ты что сделал, Яза́р?

— О! — воскликнул радостно тот. — Я во зле искушён-то поболее. Одному барину голову мне удалось замутить, и он барыню свою из ревности удавил, а сам застрелился.

— Хо! — удивился седовласый Хазар, — Это ты учудил ладно. Достойно всяких похвал. Да всё ж таки супротив меня вы оба точно карлики!

И он весело захохотал, аж бородищею даже затрясся.

— Я, — гордо он, наконец, заявляет, — саму царевну недавно околдовал. Да-да, её самую! Днём-то она вроде прежняя, тихая такая да нежная, зато ночью — о-о! — кикиморой страшной становится. Ежели ещё семь дней минет, то и днём человеческий облик её покинет. Сделается она тогда упыршей злою и всех до единого во дворце царёвом пожрёт. О, значит, как!

— А расколдовать её как-нибудь можно? — спрашивает старшого карлика карлик младшой, — Или ничего уже сделать нельзя?