Про Клаву Иванову (сборник)

Значит, так. Тело трогать нельзя, все следствие пойдет насмарку, и вина усугубится Родионова и наша. Кроме того, возьми его мы с собой на плот, а ну как на шивере или в заломе перевернет нас и смоет – сто верст плыть до первого кордона, Учуга вон какая ревучая; не доставим его, однако. Оставаться невозможно, нет еды, и пока совсем не отощали, надо срочно довязывать плот, потому что вертолета ждать бесполезно – эвон как забило сыростью долину, костра сверху не увидишь, в молоко ни один пилот не сунется, да и начальство не пустит его сюда, в дождь и низкие тучи, – отвечать не захочет… А обратно подумать – пока он тут лежит, да пока дожди, никто сюда не пробьется, мураши начнут свое или медведь придет на сладкий запах – он такое чует за десять верст…

– Федор Степанович, – повторил Санька. – Плыть, однако, надо.

– Вот что, мужики, – сказал Неелов. – Никто ничего не видел. Родион недалеко тут греби рубил, а мы здесь. Эх, Родя, нежная твоя душа!.. Ну вот. А он полез на крутяк, сорвался и об лесину. А организм-то у него слабый, городской…

– Нет, – возразил Бирюзов. – Камень сверху летел.

– Вот оно что-о-о! – протянул дядя Федя. – Может, и так. А не соврешь – не поверят.

– Бросьте, мужики, – попросил Родион. – Надо правду, как было.

– Так, – будто про себя сказал Неелов. – Верно! Камень…

Учуга ревела, и словам некуда было деваться от этого рева, они слабли и пропадали в нем.

– А если спросят, Саня, ты это видел? – продолжал Неелов. – Баптиста спросят: где был Бирюзов?

– А где же мне быть?

– Ага, значит, Агриппина видела? Сверху камень летел, верно ведь, дочка? – он отвернулся, дожидаясь ответа, однако Пина не могла произнести ни звука, смотрела на Родиона, и все. – Тебя ведь не было тут, Агриппина?

Она быстренько закивала, потом отрицательно покачала головой, из последних сил сдерживая себя, чтобы не пасть тут же на этот вот большой валун да не зайтись в неизбывном бабьем горе.

– А может, никто все же не видел? А? Тайга…

– Нет, мужики. – Родион прерывисто вздохнул. – Бросьте. Я видел. Не так было. Только я его не убивал.

1964

Над уровнем моря

Отлогие старые горы, и ничего кругом, кроме гор. Белые снега лежат на гольцах, издалека холодят лоб. К ним тянет; хочется думать, что где-то над нами, меж тупых вершин, отгадка всего, но мы знаем, большая истинная жизнь внизу, там, откуда мы идем, и она всегда внутри нас, со всем, что в ней есть, – с вопросами и ответами, горем и радостью, с липкой грязью и чистой водой, смывающей любую грязь…

На перевале высится обо – древняя ритуальная пирамида, сложенная из камней. Проводник-алтаец посоветовал взять у подошвы хребта камень и принести сюда. Мы отдыхаем на виду гор и думаем о том, что первые камни в пирамиду положены, может, тысячу лет назад, что век от века здесь, в центре материка, безвестные скотоводы и охотники по-своему – просто и мудро – ковали цепь времен и что твой камень тоже лег сюда, приобщив тебя к людям, которые шли, идут и будут идти через этот поднебесный перевал.

1. Симагин, начальник лесоустроительной партии

Издалека, заглазно эти алтайские гольцы виделись утесистыми и неприступными. Казалось, дикий вершинный камень рвет с гулом плотные ветра, и ни веточки, ни былинки. А тут довольно спокойные склоны, у округлых вершин стоит первозданная тишина, по циркам спускаются рыжие и серые мхи, потом карликовая березка заплетает все, а еще ниже, у границы леса, цветут альпийские луга.

– Ух и чудик же ты, начальник! – сказал за моей спиной Жамин. – Законный чудик. Может, мы двинем, а ты тут посмотришь?..

Нет, я еще их провожу немного, и, пользуясь случаем, пройдусь по лесу вон в том распадке. Снова глянул на горы, обернулся назад, в темную долину, из которой мы вылезли. Вообще надо спешить – на привале добили последние сухари. Я-то в лагерь вернусь быстро, а им топать да топать… Засветло к озеру ни за что не успеют, придется еще одну ночь трястись у костерка.