Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Петра не знала, когда она поняла, что, оказывается, любит Володю. И любила всегда. Что только она и он. Может быть, когда они стояли на Венчании в церкви. Или когда она уже после Таинства зажгла свечу перед иконой. Или это он нес ее на руках по мосту. Они вышли вдвоем, и она вспомнила такую традицию. Тогда он подхватил ее и закружил. А рядом был этот мостик через городскую речушку. Или когда они пригласили на чай пожилую соседку, а та позвала кого-то еще, и какую-то семейную пару, и каждый притащил из еды, кто что мог, и все поздравляли, и радовались, и улыбались.

А Неллия Александровна увела ее к себе и одела в белое-белое платье, простое и строгое, и ослепительно красивое, оставшееся со своей свадьбы. Новая власть еще не успела отобрать. И продать еще не продала, и на ткань не распорола. Все-таки берегла. Как будто знала. Что будет такой случай. Чуть завила локоны. Подала белые перчатки. Пелагея глянула на свое отражение в разбитом трюмо и тихо ахнула. Она и не знала. Что может быть такой красивый наряд. Что может быть такой чудесный, сияющий миг. Как будто сказка – вся жизнь. А потом ахнул Володя.

– Мне прямо неудобно, – тихо шепнула она потом Неллии Александровне. – Я такая счастливая. А ведь революция. Пир во время чумы.

– Он офицер? – также тихо заметила та, наклонившись к ней и показав взглядом на жениха.

– Да, – сказала Петра.

– Это твой праздник, Петя, – помолчав, просто сказала Неллия Александровна. – Белый, как лебедь. Как лебединая песня. «Брак по природе один, как одно рождение и одна смерть»[43].

А может быть, Петра поняла, что любит Володю, тогда, когда другая гостья откинула вдруг крышку стоявшего в углу бесполезного и забытого рояля, который в зиму разломают на дрова, но который сейчас еще стоял, и они с Володей закружились в вихре вальса. Отчаянном, торжествующем, счастливом. Забыв революцию, забыв опасность, забыв то, что будет завтра. Забыв все. Только круг…и еще один круг… Она и он. Володя.

– Не надо, – сначала возразила было Петра. – Мы ведь не знаем, кто может услышать. Или кто по улице будет идти. Вдруг какой-нибудь враг. А тут шум, музыка. Сразу понятно – недобитые твари собрались.

Но махнула рукой, когда Володя потянул ее танцевать.

«Погибать – так с музыкой», – подумала про себя. Да. С музыкой. Только не с такой. С другой: «Аллилуиа…» Вот именно: «Аллилуиа…» Раз, два, три… Шаг, и еще шаг, и еще… Свой счет и своя песня. «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа…» «Слышали вы слова Апостола, с которыми обращается он к фессалоникийцам, предписывая закон для целой жизни; потому что учение преподавалось тем, которые когда-либо обращались с Апостолом, польза же учения простирается на всю человеческую жизнь. “Всегда радуйтеся, – говорит он, – непрестанно молитеся. О всем благодарите” (1Фес. 5, 16–18)»[44].

– С помощью Божией умудряйся устраивать себе так, чтобы возможно было держаться внутреннего подвига, который, по апостольскому слову, состоит из четырех частей: ко всем долготерпите, всегда радуйтесь, непрестанно молитесь и о всем благодарите.

Это воля Божия. Начинать должно с последнего, то есть с благодарения за все[45].

Этот счастливый вальс все-таки и закончился счастливо. Никто не появился и не прервал праздник. А потом все разошлись. Они с Володей вернулись в каморку. Она зашла к Неллии Александровне, оставила свое праздничное платье, поменяла на прежнюю одежду. И они с ним бросили одеяла на полу и уснули. Тут же и не раздеваясь и не проснувшись ни разу до самого утра.

…Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далекие, милые были.
Тот образ во мне не угас…
Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас, —

наверное, подумал Володя, пока еще не успел уснуть.

IX

Это было в прошлом на юге,

Это славой теперь поросло.

В окруженном плахою круге

Лебединое билось крыло.

Иван Савин