Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Но еще у Василька была бабушка. Бабушка не радовалась внуку-революционеру. Старорежимная какая-то была бабушка. Только молилась и в храм ходила, больше ничего и видеть вокруг не хотела. Да вздыхала на любимого внука. Умный, хороший, обязательный. Да только не к добру эти книжки, ой, не к добру, качала головой Марья Митрофановна. «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол.2:8).

– Всяк Ермолай за себя отвечай, – говаривала она, когда Василек ругал этих капиталистов.

Василько возмущался еще больше:

– Бабушка, вот ты много радости в своей жизни видела? Они народ обирают, как хотят, а мы молчать должны?

Бабушка была непробиваема:

– Христос Воскресе, – говорила она. И все равно, что Пасха уже давно прошла, и на дворе сыпал мелкий осенний дождь или лежал снег. Но бабушка не заморачивалась. – Какая нам еще радость, Василек? А вот и ты еще какой умный и хороший вырос. Вот и порадовалась я на своем веку. А что они, капиталисты. Все одно. Фабрик своих и миллионов в могилу с собой не возьмут. «Воистину суета всяческая, житие же сень и соние, ибо всуе мятется всяк земнородный, якоже рече Писание: егда мир приобрящем, тогда во гроб вселимся, идеже вкупе царие и нищии»[79]. «Попрыгунья стрекоза лето красное пропела; оглянуться не успела, как зима катит в глаза». Вот и вся жизнь.

Она была бабушка. Она не спорила. Просто говорила. Тихо, спокойно. И снова молчала. Это была старость. Доблестная, смелая старость. Когда уже нет старости. И нет молодости. Когда понимается вечность.

«Человек в лета юности своей занимается приобретением сведений, нужных для возможного расширения круга действий в вещественном мире, в который он вступает действователем. Сюда принадлежат: знание разных языков, изящных искусств, наук математических, исторических, всех, и самой философии. Когда ж человек начинает склоняться к старости; когда приближается то время, в которое должна отпасть шелуха, остаться покрываемый ею плод (шелухою называю тело, плодом – душу); когда он приготовляется вступить в неизмеримую область вечности, область духа; тогда предметом его исследования делаются уже не вещество переменчивое, обреченное концу и разрушению, но дух, пребывающий, бесконечный. Что до того: так или иначе звучит слово, когда все звуки должны престать! Что до того: та или другая мера, когда предстоит безмерное! Что до того: та или другая мелочная мысль, когда ум готовится оставить многомыслие, перейти в превысшее мыслей видение и молчание, производимое неограниченным Богом в существах ограниченных, окрестных Его. Изучение духа дает человеку характер постоянный, соответствующий вечности. Горизонт для него расширяется, взоры его досягают за пределы вещества и времени, оттуда приносят твердость неземную»[80].

А Василек молчал и не находил тогда слов от такой ужасающей политической безграмотности своей бабушки. И лишь замечал:

– Все равно это не жизнь, как у нас. Живем, как скот по стойлам.

– Да, – неожиданно поддержала она. – Вот так и сказано: «И человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им» (Пс.48:13). Нам рай, нам ад, а мы живем, как будто только на этой земле живем, и не думаем.

– Неправильно! – возмутился Василек. – Должна быть правда, а ты опять про веру.

– Так вера – она и есть всё, – заметила бабушка. – И есть правда. «Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем» (Гал.6:9). Вот и то. «Были бы братья, будет и братство. Если же нет братьев, то никаким “учреждением” не получите братства»[81].

– Все равно, почему всё так плохо, – не унялся Василек. – Всё вокруг и у всех плохо. А если сделать коммунизм, тогда будет общее благо.