Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

И опустил голову. Больше не скажет. Ни слова, понял Василек. Не скажет и не попросит. Павлик всегда был молчалив. И правда. С его глазами любые слова лишние, кроме самых необходимых. Серо-голубая сталь. Дружба, улыбка, печаль, решимость – все понятно и ясно, ему только посмотреть. Или это просто он, Василек, так хорошо знает своего друга, что словно у них одно сердце и одна душа. Одно сердце и одна душа, а теперь он – враг? Василек перевел взгляд на сверкающие на солнце рельсы. Наверное, Манифест Коммунистической партии был написан все-таки из головы, невольно подумалось ему. Он не выдерживал испытания жизнью. Он не был правдой, как ему почему-то всегда казалось. Потому что – да пусть Павлик хоть сто раз кадет, Васильку не было ему жалко. Он был всегда только рад. Что Павлик такой баловень судьбы, счастливый, веселый и сытый. К тому же он был его другом, и Василий знал: это со стороны все просто. А на самом деле какой ценой они, эти кадетские, потом юнкерские погоны. И наконец – офицерские. Какой ценой и на что. Так что он, Василек, лучше будет работать по 12 часов на заводе, и еще 12, но пусть у Павлика все остается в жизни, как было до революции. Если уж на то пошло.

Он не выстрелит, понял Василько. Потому что есть что-то выше всех и любых антогонизмов пролетариата и Манифеста Коммунистической партии. Есть свет серо-голубых глаз и детская дружба. Есть зеленая трава и синее небо, и цена крови твоего друга, которой не стоит ведь никакая революция.

– Павлик, – сказал он.

Тот поднял на него взгляд. Спокойный и смелый взгляд. С печалью, и дружбой, и с какой-то щемящей и покорной беззащитностью перед ним в этом спокойном сиянии стали. Такой знакомой серо-голубой стали.

– Пошли, Павлик, – говорит Василек и решительно прячет маузер. Павлик, наверное, еще не верит. Еще не понимает. Он где-то в другом мире. А потом выдыхает. И улыбается. «И словно ничего и не было», – улыбается Василек тоже.

– Павка, Павлик, так вот ты какой стал, – сгребает он его в охапку. Еще настороженного, не верящего, но уже улыбающегося. – А я ведь тебя после училища и не видел. Так кто ты теперь? Поручик, прапорщик?

– Бери выше. Капитан, – весело смеется Павлик. – Штабс-капитан Павел Лесс…

VI

Петра уедет одна. Они с Васильком останутся на платформе. Василек тоже пришел. Стоять рядом с Павлом.

– А ты? – говорит Василек. – Ты все-таки не на Дон? Но все ваши ведь туда уезжают.

– Петра домой, – говорит Павел. – А я в Сибирь. У меня такое задание – ехать в Сибирь.

– Контра недобитая, – не удерживается Василек. – Так и знал. Хорош же наш Петроград. – И отпинывает ногой в сторону камушек гравия, словно это – детство, и он пинает мяч. – Хорош же ты, Павлушка, да все равно не нашенский. «Эх, яблочко, / Да куда катишься?»[86]

И напел, насмешливо и беззаботно с виду:

Эх, яблочко,
Да цвета зрелого.
Любила красного,
Любила белого…

«Едет Ленин на коне,

Троцкий на собаке,
Коммунисты испугались,
Думали – казаки!», —

приглушенным тоном заметил ему Павка. Насмешничать было, конечно, не дело. Троцкий или этот Ульянов – а все равно образ Божий всякий человек и всякий враг. «Лишенные славы христианства не лишены другой славы, полученной при создании: они – образ Божий.

Если образ Божий будет ввергнут в пламя страшное ада, и там я должен почитать его.

Что мне за дело до пламени, до ада! Туда ввергнут образ Божий по суду Божию: мое дело сохранить почтение к образу Божию и тем сохранить себя от ада.

И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажу почтение, как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за собою, чтоб тебе не иметь недостатка в любви»[87].

«Да и смешного касаться не полезно для души. Ибо вообще это показывает низость, падение духа, и служит знаком внутреннего нестроения и расслабления. Вместо того, чтобы смеяться, должно паче песнословить и прославлять Божество. Ибо имеющим уста, день и ночь отверстые на песнословие Божие, с готовностью отверзается сокровище небесных благ»[88].

Но он забыл и не подумал сразу. Вспомнил и сказал. Улыбнулся. Получилось весело и здорово. И в точку. За Россию. Знай наших!

Василек беспечно подхватил его невольный вызов:

Эх, яблочко,
Да покатилося,
А власть буржуйская
Провалилася!