Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Он забыл. Он совсем забыл эту страницу своей жизни. Не придал значения и вчера. Все было не так и не то. Он все равно оставался прежним офицером. Это была его контрреволюция. Павел не сказал. Ничего не сказал. Просто знал: все слова прозвучат сейчас жалким и ненужным оправданием. Неубедительным и бездоказательным. Когда-нибудь потом. Когда будет новое небо и новая земля. Когда откроются дела и помышления всех сердец. Все станет известно. Все станет понятно. И не надо будет слов. Но сейчас все равно никто не поверит, как все было.

– Виноват, господин полковник, – тихо сказал Павка. – Больше не повторится.

– Не просто краскомом, – заметил тот. – Ярый коммунист.

Павел не понял. Это обвинение или вопрос? И что он должен? Коммунистам и комиссарам – военно-полевой суд и расстрел без суда. Но это глупое обвинение. Господин полковник и сам должен понимать.

– Коммунистов за Веру, Царя и Отечество не бывает, – сказал он и осенил себя крестным знамением.

– Все равно, – прозвучал непреклонный ответ. – Оружие.

Павел стоял. И молчал. Но это глупость. И какая-то ошибка. Наверное, он не верил. Все равно не верил. И наконец подошел к столу. Положил оружие. Вытянулся. Вскинул голову. И лихо, браво, по-юнкерски отдал честь. Потому что – слава Богу за все. Все равно. Он все равно прежний офицер. Даже если уже и будут сорваны погоны. Даже если на расстрел. Стоять. И молчать.

Наверное, полковник не собирался задумываться, кто прав и кто виноват. Все правы и все виноваты. Не его дело. Только предательски все-таки дрогнуло сердце на эту бравую, юнкерскую лихость. Которой все нипочем. Когда так знакомо вскинута голова. Как когда-то всех их учили ведь в училищах: «Всегда ходи и держись, даже вне строя, так, как подобает воину… <…> Никогда не горбиться. Для этого научись держать высоко голову, однако не выставляя вперед подбородок и, наоборот, втягивая его в себя…»[92] Русский офицер – он такой. Никогда не бывает и не может быть с ним, что он «смотрит на землю, как разочарованная свинья, или свесит голову набок, подобно этакому увядающему цветку…»[93] Эх, Павлушка этот. Спокойный и уверенный. Лучистый и спокойный взгляд.

Полковник уже не улыбался на своего невольного любимца-офицера. Он никогда не выделял никого из подчиненных. Но сейчас был особый случай. Сейчас над этой светлой головой сгущались темные тучи. И сейчас на мгновение полковнику показалось, словно этот капитан у него один во всем полку. Он не допустит. Он его командир. Должен быть ему за отца. Должен быть всему своему полку за отца. Или – дружба дружбой, а служба службой?

– Тебя требуют в контрразведку. Арестовать и передать.

Он стоял у окна. Только посмотрел потемневшим взглядом. Спокойный, тихий, прежний. Но это было как гром среди ясного неба. Это – уже даже не расстрел. Его жизнь будет вымучена по капле. По кусочкам и содранной кожей. Лоскутами ран. Кровью на кровь, и кровью через кровь. На сколько ее хватит, этой крови. Это было не лето там, за окном. И это – не зеленый березовый свет. Это был последний день этого мира. Он знал. Они оба знали. Там, за линией фронта была Красная Россия. Но здесь была Белая Сибирь. Все то же самое. Те же самые убийства под пытками. Верховный Правитель не воевал такими методами. Были приняты указы, что никто не смеет вершить никакой самосуд, и что за истязания и убийства любого будут постигать кара и возмездие. Это должна была быть блистательная, непорочная и рыцарская армия. Но было всё. И эта жестокая изощренность нравов. Страшный беспредел этой войны. Любой войны. Лягут тенью на фигуру и память Адмирала. Он, спокойный и непокоренный, скажет потом, уже в руках своих врагов: «Знаете ли вы?..»

– Нет, мне никогда не докладывали. Если такие вещи делались известными, то виновные наказывались.

Наверное, просто пожмет плечами:

– Я наверное такого случая не знаю, но допускаю, что такой случай был возможен… Это обычно на войне, и в борьбе так делается[94].

Но это Александр Васильевич Колчак. В своем кителе с шестью орлами на погонах. Со своими георгиевскими крестами. За мужество, доблесть и бесстрашие. Александр Колчак не будет знать. Как запытают и расстреляют какого-то безвестного офицера. С серо-голубыми глазами, словно как у самого Владимира Оскаровича Каппеля[95]. Он бы вступился. Но Адмирал не может знать. Адмирал – он Адмирал. Но есть сами люди. Когда так не хватает верных, надежных людей.

– Да, – услышал Павел голос своего командира. – Но я ничего не хочу знать. У меня свои планы на моих офицеров. Ты поедешь в Омск и найдешь мне там надежное пополнение. Выезжаешь сразу же. Это приказ. А остальное – не твое дело. Кто там тебя и куда требует, я разберусь сам.