Про любовь одиноких женщин

Аркадий давно понял про себя, что очень изменился за последние годы. Благодаря Лиде. Он стал внимательней приглядываться к, казалось бы, пустякам и ерунде: к вечерней тишине зимой, когда включён торшер возле дивана, а под ним сидит женщина, поджав под себя ноги в тёплых носках, и с выражением, глядя в экран ноута, читает низким, грудным, прекрасным голосом забавный материл про удивительные наблюдения за поведением львов в заповеднике ЮАР. Иногда она пальцем чуть приподнимает дужку очков и будто забывает опустить руку: получается, что она читает, как бы прикрыв ладонью глаза, а это просто её рука почему-то замерла. И всё равно видны ее сумасшедше живые, говорящие брови! Аркадий ловит себя на том, что уже не слушает текст, а просто любуется картинкой, жадно подмечая детали и пустяки. Оказывается, это так здорово – подмечать финтифлюшки! А всё из-за Лидиных бровей – вот тогда это счастье и началось, когда он в первый же раз углядел такую прелестную "мелочь".

– Ты представляешь, вот они, оказывается, как это делают! – Лида, смеясь, поднимает голову и тут же выражение её лица меняется: – Эй, ты здесь? Что за дурацкая физиономия? Ты вообще слышал, о чём я только что прочитала?

– Э-э-э, Лидушка, прости, отвлёкся…

– Ну, отвлёкся ты явно на какой-то идиотизм, судя по выражению дурацкой морды, – обиженно буркает Лида. – Не буду тебе больше ничего читать, на фиг! – фыркает она, и её брови возмущённо вздымаются волнами пятибалльного шторма. Милая, любимая, красавица!

Случилось так, что Аркадий в корне пересмотрел своё отношение к благотворительности. И даже устыдился себе… Лида постоянно и бесконечно посылала какие-то небольшие суммы то тяжело больным детям, то собачьим приютам. И всякий раз переживала ужасно за тех, кому хотела помочь.

– Нет, ну как же так? Так же нельзя, что за безобразие! – возмущалась она, читая очередную страшилку, коими переполнен Интернет, сеть, ловящая боль, несчастья и мольбы о спасении. Аркадий прежде не видел, не замечал и не хотел знать такого Интернета, а для Лидии это было необходимостью – читать, знать, помогать. И когда он однажды сухо и едко заметил, что, мол, глупо это, всем не помочь, надо помогать только близким, тем, кого знаешь, им ведь тоже может понадобиться, она сказала всего лишь две фразы:

– Я этого не понимаю. Не понимаю, что ты сейчас сказал, – и голос у неё стал грустный, она опустила лицо и сама ссутулилась, сжалась. Что-то щёлкнуло в груди Аркадия в тот момент, ему вдруг стало ужасно больно! Где-то в глубине его тела вспыхнула точка боли. Он подумал, что ему, возможно, неведомыми путями и способами передалась Лидина боль – вот та самая, которую она испытывает, когда читает про чью-то беду. Или нет… Может, то была её боль из-за его слов? Ей больно оттого, что её самый любимый на свете человек может рассуждать на эту тему вот так – холодно, сухо и даже с раздражением. В общем, неважно, почему, но у Аркадия заболело. Можно верить, можно не верить, но болело у него ровно до того момента, пока через пару дней он не перевёл изрядную сумму на счёт какого-то абсолютно ему неизвестного младенца, умиравшего от рака. Как только деньги ушли, боль внезапно отступила. "Ерунда какая-то, чушь, тупая эзотерика!" – сам на себя рассердился Аркадий. Но с тех пор стал довольно регулярно делать денежные переводы в разные адреса. И через короткое время не выдержал и признался в этом Лиде:

– Вот так вот… я исправился, кажется… – смущённо и гордо сказал он.

Лида пожала плечами:

– Ну, я никогда в тебе не сомневалась, я же знала, что… – начала она спокойно-равнодушным голосом и вдруг не выдержала и нежно обняла мужа. – Аркашка, я же знала, что ты – самый лучший, просто прятался! – и они пободались лбами.

Розовый сироп со сливками? Идиллия? Рай? А что такое рай и идиллия? Когда совсем не ссорятся и всегда мир-дружба? Тогда нет, не рай. Иногда они ссорились и очень жарко спорили. Особенно если разговор касался политики. Хотя у них было абсолютное единодушие в мировоззрении и взглядах на общество, но извечные российские вопросы "кто виноват?" и "что делать?" нередко приводили к непарламентским выражениям эмоций с обеих сторон на весьма повышенных тонах. Россия всё-таки! Как было сказано однажды – пошловато, но в данном случае к месту: они – русские, и это многое объясняет.

Каждый раз через пару часов любой ссоры как ни бывало. О ней просто забывали, как о пустяке, не стоящим ни минуты лишнего внимания. Стоило ли так кричать? Возможно, и стоило – тоже своеобразный выброс эмоций и показатель того, что людям друг с другом есть о чём поговорить. Парадокс? Кто знает…

Что же касается быта, о который разбиваются самые романтические лодки, было бы по меньшей мере странно, если люди, нашедшие друг в друге всё самое главное, не могли бы договориться о мелочи типа пресловутого мусорного ведра. Тем более, что материально их не подпирало ни с какой стороны. Впрочем, и завышенных потребностей не было ни у того, ни у другой. Им на самом деле хватало малого: быть рядом друг с другом.