Про любовь одиноких женщин

Лида больше не позволяла себе плакать, она обязана была быть сильной. Аркадий должен был видеть, что с ней всё в порядке, иначе ему стало бы ещё тяжелей.

– Лид, ты совсем молодая женщина, ты должна жить дальше, понимаешь? И не просто жить, а быть счастливой.

– Мне надоело трындеть одно и то же и всё-таки прекрати. Ведь я умею орать, ты знаешь, как заору, тебе же будет стыдно.

Всё было как у всех в таких случаях: страшно, мучительно, больно, невыносимо. Кому тяжелее – больному или близким? Смотря о чём речь. Болит у больного, а горит и плавится на медленном огне душа у близких. Боль умирающего облегчают уколами и таблетками, боль любящего человека не облегчить ничем. Близкие хотят остановить время, чтобы оно вообще даже не думало тикать, чтобы замерли эти проклятые стрелки, отсчитывающие приближение неизбежного. А больному, возможно, наоборот уже хочется, чтобы всё поскорее закончилось: он устал… Иллюзия жизни для больного во время всё более кратких пребываний в реальности между забытьём и сном сопровождается сильной болью. Но именно это состояние становится самым желанным, ведь можно всё ещё видеть своих любимых, можно в сотый раз прощаться и произносить бессмысленные уже слова".

Ещё разок позанудствую про эту вашу карму. Я не имею в виду переселение душ и всякие прошлые жизни, а употребляю это слово как возмездие за совершенное лично вами, включая все ваши потроха и душу, если вы в нее верите. Так вот, карма "срабатывает" лишь тогда, когда люди сами берут в свои руки воздаяние по делам. Можно, конечно, как те китайские мудрецы, ждать у реки, когда мимо проплывёт труп врага. Хм, так он обязательно проплывёт, ведь, повторюсь, никто не живёт вечно. Только возможно, ваш труп поплывет по реке раньше. А уж про болезни я и не говорю. Как же глупо в таких случаях каркать "кармой"! Утешение для слабаков и проигравших, не более того. Сидеть и ждать, сложа руки, когда некое воздаяние случится по воле небес, уповая на божественную справедливость – самый ничтожный способ веры в бога, если подумать.

Нет, я вовсе не воспеваю сицилийские способы наведения справедливости – упаси господи! Но не делать ничего, если вам испортили жизнь, предали, изгадили существование доносом, откровенно "кинули" – это, конечно, благородно и всё такое, но только не надо прикрываться несуществующей кармой, которая за вас всё сделает. Как бы вас раньше паралич не разбил или дом не сгорел. Что тогда про карму скажете? А если любимая и, разумеется, святая ваша мама будет корчиться от онкологических мук, что в этом случае вы станете думать про судьбу и воздаяние? Вообще, полезно подумать заранее, прежде чем ляпнешь нелепость – часто на потеху собственным же недругам-врагам.

Я остановилась на взгляде Глеба? Так вот: этот взгляд решил всю мою дальнейшую судьбу. И не только мою. Я вдруг всё поняла, вспомнив задним числом многое мелкое, всякие прежде казавшиеся неважными детали. В его взгляде была адская боль от… стыда. Стыда за меня. Понимаете? Он тоже все годы, как и я, проходил свою Голгофу. Про свою я уже рассказала, но в одну секунду мне стали понятны жуткие мучения любимого человека. Все десять лет он чувствовал неловкость – за меня, такую некультурную, такую простую, как трояк, не умеющую одеваться, не знающую наизусть биографию Пикассо, не разбирающуюся в тонкостях исторических перипетий петровской и послепетровской России. Такую контрастирующую со всем их обществом и укладом.

А ведь наверняка были "хорошие девочки" в их кругу, которых Глебу всячески рекомендовали, и мама, наверно, говорила: "Глебушка, присмотрись к той девочке, какая хорошая девочка, ну просто прелесть и из хорошей семьи!". Умненькие, правильно образованные, чудесного происхождения девицы, а вовсе не дефектные дефектологи! Но он, несчастный, жаждал бури, полюбил меня, а его родители, как культурные граждане экстракласса ни в коем случае не вмешивались в выбор сына и не капали ему на мозги. Может, сказали пару раз: "Глебушка, ты б подумал всё-таки хорошенько, тебе же с ней жить, детей рожать, это надолго!". Слушать маму надо было, Глебушка-голубчик! Мама плохого не посоветует. А теперь вот уже и сыну нашему почти шесть лет, а ты всё краснеешь за меня, за мои слова и спонтанные реакции. И за то, что я до сих пор фыркаю и даже иногда матерюсь, когда для суаре, устраиваемых в правильных домах, вынуждена надевать эти узкие французские костюмы, так страстно мною ненавидимые, а ты, бедный, должен слушать мою тихую матерщину и каждый раз вспоминать, что я из другого теста.

И сколько раз, интересно, в твоей голове кричало такое большое и истерическое НО: "Но я же её люблю!" Так ведь и было, правда?