Про любовь одиноких женщин

А за что, Глеб? За что ты любил меня так много лет? Это можно выразить словами? За наши с тобой дурачества по утрам в постели, когда мы притаскивали поднос с кофе и булочками в спальню и вели себя, как подростки-придурки, специально смеша друг друга, чтобы невозможно было выпить кофе, не подавившись, и даже (о боже!) кидались булками? За наши прогулки по Москве, когда мы специально выискивали в историческом центре места, в которых никогда прежде не бывали и начинали их внимательно изучать за каким-то чёртом и фотографировать? И за многое другое, когда нам было весело и хорошо друг с другом, не говоря уж о Дрюньке, с появлением которого будто бы включилась ещё одна галактика с огромным солнцем, осветившим всё новым светом? Так? Да, видимо, так. Но всё это было тогда, когда мы были сами по себе, без твоей семьи, без твоей "исторической памяти" о фамильном серебре, хотя к нам в дом ты его тоже притащил изрядное количество. Но как мудро говорил наш дедушка Ленин, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. А от любимой семьи, добавлю я, тем более. И от корней – ну совсем никак. Поэтому тебе стыдно. И всегда было неловко за меня, все годы. Мы жили, оказывается, в стесненных условиях: я и моя Голгофа, ты и твоя Голгофа. Каждый при этом мучился. И каждый из-за своей любви. Да на хрена!?

Свои собственные неудобства и мучения я могла бы терпеть ещё, наверное, долго, хотя за всю жизнь не поручусь. Но тоску и отчаяние в глазах Глеба… Нет, этого я выдержать не смогла. Да и не хотела, если честно.

В общем, на этом всё и сломалось. Официальная версия развода для друзей-приятелей-круга: из-за того, что муж и жена не нашли понимания о будущем их сына. Годная версия, красивая. Хотя неправда это. Глебу я заявила, что мне надоело изображать из себя то, чем я не являюсь. Категорически надоело, больше не хочу-не буду, поэтому есть риск опозорить и его, и Дрюньку в глазах их общества. Лучше не рисковать, давай "расстанемся, пока хорошие", не будем доводить до совсем уж больших неприятностей. А на самом деле я не желала быть причиной чьей-то Голгофы, а уж тем более, если речь шла о Глебе. Я его любила, сильно любила…

Было бурное объяснение и не одно. Все слова звучали удивительно красиво, прямо, как в "умном" кино: про разные ценности, различия в мировоззрении, абсолютно несовпадающие изначальные базы. Сплошная вода в ступе: Глеб твердил, что всё это преодолимо при условии наших больших и красивых чувств. Мы никуда не двигались в этих разборках. Пока однажды я инстинктивно не опустила культурный уровень беседы в абсолютный беспредел и не заорала хабалкой:

– И вообще мне до п…зды осточертели эти ваши серебряные подносики, антикварные були и прочее замшелое старье, на которое вы молитесь! Надоело ваше придыхание перед шанелями и гучами – вне всякой логики и здравого смысла! Сплошные пальцы веером – только по-культурному, с салфеткой на коленочках и отставленным мизинчиком!

Этими воплями я снова добилась того самого мученического выражения лица мужа – неловкости и стыда за меня, хотя при нашем скандале никто не присутствовал, кроме Дрюньки. Но он вряд ли ещё мог понять, чего это шумят мама с папой.

Впрочем, в этот раз я добилась большего. Глеб вдруг произнёс такое:

– Что ж, возможно, ты и права.

Всё-таки всадила нож в больное и святое. У меня получилось. В тот момент возникли сразу две взаимоисключающие эмоции: горечь и радость от близости свободы. Из-за горечи хотелось разрыдаться, а от близости свободы громко запеть какую-нибудь похабную песенку.

Вот как это произошло. Я было совсем собралась покинуть чужую жилплощадь вместе с ребёнком и уйти куда-нибудь на съём, но мне было твёрдо сказано, что квартира – моя и Дрюнькина. Ушёл Глеб. Забрав кое-что из "святого", хотя я просила уволочь барахло по-максимуму, желательно всё. "Это нужно будет не тебе, а сыну", – объяснили мне, как последней идиотке, так что в квартире осталось много чего красивого, ценного и на самом деле классного. Да что там говорить, фактически вся обстановка.

Глеб виделся с Дрюнькой регулярно, бабушка с дедушкой тоже. А я вообще превратилась в ангела, переодевшись опять в удобные балетки, балахоны и пончо с размахайками. Я подстриглась под ёжика (с которым, уже наполовину седым, живу по сей день) и раздала все свои шанели и гуччи приятельницам, которые старательно крутили пальцем у виска, но с визгом восторга всё разобрали буквально в два дня. Я же, свободная, стала сговорчивой и согласилась со всеми условиями Глеба и его родни: в какую прогимназию, а потом и школу, отдать Дрюньку, сколько раз в неделю они будут с ним видеться… ой, перечислять дольше, чем просто сказать: я согласилась на всё. Кроме одного: жить Дрюнька должен, конечно, со мной. А как иначе?