Про папу. Антироман

Последний день этого марафона я запомнил надолго. Я оказался напротив мастера спорта: она взяла чёрные фигуры и поставила себе на часах 5 минут, а мне 15. Чёрные избрали Каро-Канн: видимо, мастер-спорта хотела показать своему сыну, почему он продул с этой довольно крепкой защитой в предыдущей партии. Как говорят в книжках, «шла неторопливая, вязкая игра»: я боялся соперника и делал скромные, но разумные ходы, стараясь ничего не испортить. Почему-то моя позиция всё время становилась немножко лучше, и в конце концов непонятным для себя образом я стал доминировать по всей доске. В центре у меня стоял мощнейший конь. На королевском фланге у чёрных была белопольная дыра, образовавшаяся после некрасивых пешечных ходов. Я не знал, как быть дальше, и пожертвовал коня за две пешки, скорее, для того, чтобы произвести впечатление, но мастер спорта неожиданно признала поражение, заметив, что её позиция выглядит совсем безнадёжно. Видимо, за неделю она доигралась с нами до лёгкого помешательства.

Я помню, как, совершенно счастливый, ушёл домой спать. Больше в своей жизни я никогда не побеждал хоть сколько-нибудь сильных шахматистов.

На этом неделя эскапизма неожиданно и навсегда закончилась. Тем же утром соседи попросили меня пойти с ними к местному бесплатному врачу в качестве переводчика. Мы отправились вчетвером: жена, муж, их дочь и я. Врач был прикреплён к лагерю, к нему тянулись очереди, он сильно уставал – из кабинета всё время доносился его громкий раздражённый голос на грани крика. Мы ждали за дверью. Я держался отстранённо, из-за чего внутренне стыдился, так как понимал, что пожилым людям нужно моё сострадательное тепло, – но я ничего не мог поделать, они вызывали у меня страх. Ниночка вела себя смирно и, будучи уязвлена равнодушием, не претендовала больше на моё внимание. Наконец подошёл наш черёд.

Суть была в том, что отец семейства нуждался в таблетках от сердца. Таблетки ему ранее уже выписывались, но он их не принимал, а лечился чем-то другим – так, как ему было привычно. Врач объяснял, не скрывая злости, что одесский метод лечения в корне неверен и приведёт к инфаркту, и настаивал на своих предписаниях. Я переводил. По завершении консультации я сказал врачу:

– Не переживайте, я их вразумлю.

– Простите меня, – попросил врач.

– Ничего, я вижу – работа у вас нервная. Они вас не понимают.

– Спасибо за то, что вы делаете, – сказал он.

– Не за что, не стоит благодарности.

На это «не за что» он прореагировал странно – отвёл взгляд и процедил:

– Я понимаю, это вам самому нужно.

Уже выйдя за дверь, я догадался, что он решил, будто бы я беру со стариков деньги за перевод.

В шахматный барак я больше не вернулся, а вскоре нас перевели в город Шверте.

Социаламт

В 2001 году в Германии я погрузился в страшную депрессию. У меня не было никакого круга общения, я висел между двумя точками сна, как мёртвая муха на паутинке. Я перестал мыть посуду и складировал её на кухне, пока не осталась одна тарелка. На столе у меня стоял пакет с сахаром для кофе, и сахар уходил быстрее песка в песочных часах. Тогда я решил завести кошку.

Помню, в Молдавии кошки и собаки водились просто под окном. Высунулся, схватил и готово. Но в Дортмунде не было никаких бродячих животных. Я не знал, где взять кошку. Так что я дал объявление в газету.

«Возьму к себе жить котёнка. Лучше женского пола.

Обращаться по номеру такому-то».

На следующий день мой телефон впервые за год зазвонил.

– Добрый день, герр Никитин. Меня зовут Марта Херцфельд. Я по поводу объявления.

– Да?

– Зачем вам котёнок?

– Что вы имеете в виду?

– Я звоню из общества защиты животных. Хочу выяснить, что вы собираетесь делать с котёнком.

– Ничего. Я буду его кормить.

– Тестировать новые кошачьи корма?

– Да нет, ничего подобного! Я частное лицо.

– Все так говорят. Кстати, почему котёнок?

– Чтобы наблюдать, как он растёт, играть с ним…

– Но почему именно женского пола? – с нажимом спросила Марта Херцфельд.

– Я больше люблю кошек.

– В каком смысле «любите»?

– У меня всегда были кошки. Раньше.

– И что с ними происходило?

– Да ничего, старели и умирали. Я жил в Молдавии, у нас была куча кошек.

– Вы больше не в Молдавии, герр Никитин. Вы это понимаете?

– Конечно, понимаю.

Марта Херцфельд произвела какой-то странный звук, типа «хм-хм-хм-хм-хм».

– Я всё ещё не уверена. Вы точно обещаете, что не будете ставить над котёнком никаких экспериментов?

– Мамой клянусь.

– Ну хорошо. Я дам вам телефон одной пожилой фрау, которая держит кошек.

– Спасибо.

– Она на вас посмотрит.

– Посмотрит?

– Да. Нужно разобраться, как вы находите общий язык с животными. А потом я сама приду к вам домой.

– Зачем?

– Выясню, какие у вас условия жизни.

Тут я вспомнил про посуду на кухне. Про единственную тарелку. Про пакет сахара. Про запах одинокого человека.

– Знаете, не стоит ко мне приходить.

– Ах, да? Это почему ещё?

– Я передумал заводить котёнка.

– Вот и хорошо, – бросила Марта Херцфельд. – Меньше народу, больше кислороду.

Она, конечно, не это сказала, но смысл был примерно такой же, и прозвучала фраза так же нелепо.