Я проспал ещё несколько дней, как вдруг меня вызвал на аудиенцию работник социальной службы. У него была длинная фамилия, похожая на название йогурта, типа Вим-Биль-Данн. Я пришёл в назначенное время в социаламт и отыскал нужный кабинет.
– Так-так, – пробормотал Вим-Биль-Данн, мрачно оглядывая меня. – Герр Никитин. Вы уже нашли работу?
– Нет, пока не нашёл.
– Вот как, вот как… Видите ли, до нас дошли сведения, что вы намеревались завести кота.
Кот по-немецки звучит как «катер». Да и интонация у Вим-Биль-Данна была такая, будто я втайне от государства решил приобрести катер и заняться контрабандой секс-рабынь с территории бывшего СССР через Северное море.
– Не кота. Кошку.
– Ну кошку так кошку. Вы завели её?
– Нет, не завёл.
– Вот и хорошо. Но мне придётся это проверить.
– Зачем?
– Видите ли, герр Никитин, мы платим вам социальную помощь, чтобы вам самому хватало на пропитание. Если вы заводите кошку, значит у вас появился дополнительный источник дохода. У вас появился дополнительный источник дохода?
– Нет.
Вим-Биль-Данн испытующе посмотрел на меня из-под мохнатых бровей.
– А чем вы собирались кормить кошку?
– Собственной плотью, – ответил я.
– Ага, – сказал работник социальной службы, ничуть не удивившись, и сделал себе в бумагах какую-то пометку. – Очень хорошо. Вы пока свободны. Можете идти, герр Никитин. Фидерзейн.
Я пошёл домой. По дороге у меня в голове крутилась грустная песенка:
Карьерный рост
– Эта работа слишком лёгкая для меня, – сказала девушка Лена группе немецких говновозов во главе с представителем социальной службы. – Я готова к более тяжёлой работе.
– Чем же вы занимались в России? – боязливо спросил представитель.
– Я работала в литературном журнале, – гордо сообщила Лена.
– Вау! – сказали говновозы.
– Разве это тяжелей, чем убирать говно? – спросил представитель.
Он выглядел немного растерянно.
– Нет, не тяжелей. Это ровно то же самое, – сообщила Лена. – Только в журнале ты точно знаешь, чьё говно.
Девушка Лена не была похожа на героиню труда. Это была худенькая, маленькая девушка в больших очках на длинном носу. Представитель социальной службы запрещал себе влюбляться в неё, опасаясь подозрений в педофилии, а говновозы ухаживали вовсю.
– Когда знаешь, за кем убираешь, становится трудно каждый день общаться с этими людьми, – продолжала Лена.
– А зачем ты каждый день общалась с этими засранцами? – спросил один из говновозов, молоденький молдаван, сосланный на эту работу за тунеядство.
– Я любила то, что они делают, – вздохнула Лена, – и могла найти общий язык только с такими людьми. После работы я отправлялась на их сборища. Они были мне так же дороги, как вы, друзья.
– Зачем же вы уехали, Лена?
– Это всё Путин, – сказала Лена. – Постоянное ущемление моей свободы. Жить, писать стало невыносимо. Но это не главная причина.
Лена вздохнула и грустно добавила:
– Главная причина – невозможность карьерного роста.
Бумеранги2
Под окнами немецкой гимназии стоят теннисные столы. Однажды герр Шульце, учитель математики и муж фрау Шульце, учительницы философии… нет, я не о том говорю. Однажды в семь утра человек с белым лицом прыгнул из окна четвёртого этажа и разбил голову о теннисный стол. Он мгновенно умер, а в кармане его брюк нашли мобильный телефон, на котором была ровно одна смс-ка.
Мне показали эту смс-ку. Она написана человеком, который абсолютно не чувствует, как нужно составить фразу на немецком языке. В переводе она звучит примерно так (я не стану имитировать ломаную речь):
«Вчера связала себе шерстяные носки – они получились похожими на бумеранги. Жалко, они не прилетают утром, когда перед сном зашвыриваешь их куда-нибудь».
«Наверное, ему писала русская девушка», – подумал я и стал воображать невесть что. Русская девушка из Петербурга, она приехала в прошлом году по обмену и герр Шульце полюбил её. Теперь она вернулась назад и пишет ему смс-ки про носки. Фрау Шульце ничего не знает, она безмятежно преподаёт свою философию, все считают её наркоманкой: длинные перчатки, из-под которых ползут синие вздувшиеся вены, как у культуриста. Фрау Шульце – грустный, тощий, как вобла, человек, голос у неё высокий и унылый, вероятно, лирическое сопрано, такую женщину хочется обнять, утешить и задушить шнурком из сострадания. Теперь она осталась одна.