Про-писи венеролога

– Больной Лиходеев, 45 лет. Поступил с диагнозом параноидальная форма шизофрении. Жалуется, что на него действует гипнозом на расстоянии профессор черной магии товарищ Воланд. Заявляет, что все его поступки и действия от него не зависят, а диктуются товарищем Воландом. – Доктор заглянул в шпаргалку истории болезни и прочитал: – «…ничего сам не могу сделать по своей воле, все мне навязывается этим преступным профессором с целью своих пакостных экспериментов». Просит «разгипнотизировать» от влияния профессора товарища Воланда.

В лечении мы применяем электросон, седативную терапию…

– Это можете не докладывать, – всплеснул дирижерским жестом Стравинский. – Наших товарищей это не интересует.

Лиходеев, до этого момента безучастно прятавшийся в углу, вдруг рванулся к Нарымову, упал на колени, обхватил его за бутылки галифе – символы власти и завопил:

– Помогите! Умоляю вас! Меня здесь хотят отравить. Санитарка тетя Маша – старая ведьма. Медсестры вводят в жилы медленный яд. В пищу подсыпают цемент, чтобы у меня в животе все склеилось. А у меня и так геморрой! Наружный. Я буду жаловаться. В письменном виде. Это мое право!

– А вот это не только ваше право. Это ваша святая обязанность. Жаловаться в письменном виде! – майор попытался высвободиться из липких щупалец Степы. – Старшина, – обратился он к Приходько, – снимите с товарища письменные показания!

– Слушаюсь, товарищ майор! – вытянулся тот в струнку.

Лиходеев обернулся к старшине, признал в его яловых сапогах Силу и Власть и уже тихо спросил:

– А револьвер у вас есть? – и получив утвердительный кивок, впервые за время пребывания в клинике радостно улыбнулся.

* * *

Визитеры плотной группой проследовали в следующую палату. Здесь находились двое: Тимофей Кондратьевич Квасцов и Андрей Фокич Соков. Возбужденные, багроволицые, они сидели на кроватях в смирительных рубашках друг напротив друга и плевались.

– Это еще что такое? – изумился профессор. – Почему они в рубашках?

– Разодрались, – виновато развел руками доктор.

– Этот пособник имперьялизьма! Тьфу! Посмел поднять свою нетрудовую руку на слугу Отечества! – возопил бывший буфетчик, подпольный миллионер Соков. – Меня пальцем… нельзя трогать. У меня рак!

– Ах, тебя пальцем нельзя тронуть, черт плешивый! – извиваясь дождевым червяком, задергался Квасцов. – Я тебя не пальцем трону! Я тебя выведу на чистую воду. Тьфу! Граждане медицинские начальники! Он вчера деньги сестричке предлагал. Сам такой! Я завидую? Тьфу! Тьфу! У него рак?! Да у меня сто раков! Бе-бе-бе! Сам… тьфу! А в туалете он, – обращаясь к вошедшим свидетелям, плевался Квасцов…

– Тихо! Вы что, осатанели?! – прикрываясь от летящих брызг, закричал врач-ординатор. – Тетя Маша, успокойте их! – призвал на помощь санитарочку. – Извините, Леонид Осипович! Сам не знаю, что это сегодня на больных нашло, – с трудом обкатывал во рту тугие гальки слов. – Пройдемте дальше!

– Ну, ну! Соколики мои! – квохча, как наседка, устремилась вперед тетя Маша – татарка Магуза. – Дай-кось, я тебя утру, оглоед несчастный, – так приговаривая, она полой серого халата стала вытирать пострадавшие лица. – Да тихо вы! Черт вас побрал! – урезонивала сердобольная, порой привычно потюкивая костяшкой согнутого пальца по темечку то одного, то другого. От этих потюкиваний, вероятно, оба вскоре затихли.

В коридоре ошеломленный Нарымов спросил у профессора:

– А эти-то чем больны? На вид вполне обычные здоровые люди.

– О! У этого лысенького – онкофобия. Этот ваш Воланд, так называемый профессор черной магии, внушил бедолаге, что он вскоре умрет от рака. Мы его всесторонне обследовали. Даже с применением лучей Рентгена. Соматически здоров. Абсолютно! Но с головой, понимаете ли, пока не дружит. А вот со вторым – сложнее. Он доставлен из следственных органов. У него развился острый реактивный психоз.

* * *

В последней палате посетители увидели беспокойно спящего на койке человека. В ответ на удивленный взгляд Нарымова профессор пояснил:

– Это Понырев Иван Николаевич. Тяжелый случай. Ему стало плохо во время вчерашней грозы. Пришлось ввести аминазин.

Взгляд Нарымова коршуном упал на исписанные листы бумаги, лежащие на столе:

– Этот тоже пишет показания?

– Наши больные часто воображают себя наполеонами, – слепил пальцы в замок Стравинский, – мопассанами, горькими, бедными, понимаете ли. Иногда, даже вождями! Простите. Иван Николаевич – известный молодежный поэт. Но у нас пишет только прозу, которую ему диктует его друг, – смущенно похмыкал профессор. – Недавно умерший. Иван Николаевич очень переживает…

Нарымов осторожно взял верхний лист бумаги и прочитал:

«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город. Как будто не существовал на свете».

* * *

– Дописал, сынок? Да ты спишь?!