Про тех, кто в пути

Около разорванной надвое женщины ползал маленький ребёнок. Он был без ног. Он звал маму. Бежали горящие чёрные люди. И кто-то - с искажённым лицом, в слезах, открыв рот - стрелял вверх из жа-лкого пулемётика. А потом его не стало - десяток воющих длинных игл разорвал его в клочья.

А пулемёт подхватил голый по пояс юноша - и это был Колька, постарше нынешнего, но - Колька. И начал стрелять вверх - в меня. С грохотом опрокинулся стол. Я встал, и хозяин отшатнулся, вжимаясь в кресло.

- Вы не поняли, - сказал я. - Я мечтаю стать русским лётчиком. Не убийцей с чужими эмблемами на бортах. А русский лётчик сбивает врага в небе. И не за деньги. Вы ошиблись. Всего хорошего. Пусть я никогда не взлечу - но предателем не стану. Предателя не поднимут в небо даже самые мощные крылья.

- Ты не выйдешь отсюда! - закричал он. Его лицо - мужественное и располагающее - текло, как растопленный пластилин.

Я усмехнулся. И шагнул в пустоту, в которой звучал под гитару голос какой-то девчонки:

Нищий закован в латы.
Сытый он - и богатый,
Смеётся он - просто смеётся
Над бедным принцем моим…
Зачем это нужно принцу?
У принца есть шпага - и принцип.
И он защищает принцип,
Прекрасный, как небо, принцип…

А в последний момент - не смейтесь, ладно? - увидел, как навстречу косому чёрному клину в небо с горящей, растерзанной земли взлетели серебристые острые тела других самолётов.

Они мчались - стремительные, грозные, неотвратимые - и я подумал счастливо, проваливаясь куда-то: «Наши!!! Ну - держись, гады!..»

13

Первым моим ощущением было - как гудят ноги. В них скопилась усталость, от которой даже другими частями тела двигать не хотелось, даже мозги работали со скрипом. Но я всё-таки понял, что снова в степи.

Опять пахло сухой травой, опять раскидывался над головой - точнее, надо всем надо мной, ведь я лежал - небесный купол. Меня прикрывало непонятно откуда взявшееся одеяло.

А справа от меня горел костёр, и я услышал два мужских голоса - хрипловатый сочный баритон и тенор, тоже с хрипотцой и ещё с каким-то металлическим поскрипываньем.

Голоса спорили. И, ещё не вникая в смысл спора, я подумал удивлённо, что голоса мне знакомы, знакомы очень хорошо - но в то же время ни у кого из моих знакомых таких голосов нет.

- И всё-таки знаешь, - доказывал баритон, - это не просто кризис, это коллапс песенной поэзии. Коллапс поэзии вообще.

- У поэзии настоящих сторонников всегда было немного, - возражал тенор. - Я имею в виду не тех, кто в ваше время двери в Лужниках ломал и с раскрытыми ртами Евтушенко на площадях слушал, потому, что модно. Настоящие ценители немногочисленны. Что в ваше время, что в наше, что при Владимире Красно Солнышко.

- Может быть, может быть… Но подобная профанация для масс - это всё-таки яд. Вместо того, чтобы постараться донести до людей что-то значимое - потакать вкусам даже не толпы, а стада - это не путь, это тупик…

Я осторожно повернул голову, пытаясь понять, кто там треплется «за поэзию» и чем это грозит лично мне. Около небольшого костерка сидели спинами в мою сторону двое мужиков, я видел только силуэты и грифы гитар, у того и у другого. Баритон между тем сказал со смешком:

- Итак - «весь я не умру», - отвечая на непонятную реплику тенора. - Утешение всё-таки… Что там наш подопечный?

Они обернулись разом, свет костра упал на их лица, и я сел. Зажмурил глаза. Потряс головой. Открыл глаза.

На меня смотрел растрёпанный, небритый, посвёркивающий стеклами круглых немодных очков и саркастически улыбающийся Юрий Шевчук, лидер ДДТ. И на меня же смотрел крупноголовый, довольно-таки длинноволосый, с резкими чертами лица Владимир Высоцкий.