Про звезду

– Пофиг, – загремел издатель, – только пергамент переводите на ерунду. Кто об этом помнит? С тех пор, как мир вернулся в Средиземье, прошло столько лет! Кому интересны натужные умственные извивы? Берите пример с коллег! Вот бестселлер Гимли-младшего: «Чёрнобровка и бригада гномов». Как пишет! Словно киркой рубит породу – монументально! И никаких бозонов. Какой мощный сюжет: урки против орков! Интрига! А описания оргий? Читатель пищит и плачет, плачет и пищит! Мы заключили с Гимли договор на десять лет, по книге каждые полгода. Вот это успех! А вы? Позорище, голубчик.

Издатель всё ещё осуждающе качал головой, когда в стрельчатое окно влетела сова и уронила на стол загремевшее медное блюдо. Эльф засуетился, захлопал по карманам:

– Чёрт, шеф вызывает, а я своё яблоко надкусил по забывчивости. У вас не найдётся, голубчик?

Хоббит торопливо достал зеленобокий плод. Обтёр от табачных крошек, подал.

Яблочко закружилось по тарелке, появился тёмный силуэт:

– У нас форс-мажор! Гимли купил новейшую модель назгула, попал в аварию и рухнул на землю. Повредился умом и хихикает про возвращение какого-то Карлсона.

– Это катастрофа! – закричал издатель, – Всего неделя до сдачи макета продолжения «Чернобровка и шаловливые тролли». Где я автора найду?

Эльф заметался по кабинету. Взгляд его упал на вжавшегося в стул хоббита.

Издатель наклонился над полуросликом и вкрадчиво начал:

– Дорогой друг, вы же профи…

Автор спрятал в тонких пальцах изломанное болью лицо.

И заплакал.

Январь 2017 г.

Осколок синевы

– Битков! Сергей!

Визгливый голос воспидрылы носится над участком дурной вороной, бьётся об игрушечные фанерные домики, путается в мокрых кустах.

– Куда опять этот урод запропастился, а? Найду – ухи пообдираю. Битко-о-ов!

Серёжка сидит в любимом углу, скрытый от воспитательницы ободранной сиренью. Обхватив красными от холода ладошками колени, отчаянно шмыгает носом – веснушки так и подпрыгивают, словно мошки, стремящиеся улететь в низкое осеннее небо.

– Нет, ну надо же. Ведь два раза группу пересчитала, все были на месте – девятнадцать голов. А как на обед сажать – нету Биткова. Вот скотина малолетняя. Битков!

– Вера, ты в группе-то смотрела? Под кроватями в спальне?

– Да везде я смотрела. Вон, колготки порвала, пока лазила-то на карачках. Ну, сука, он мне ответит за колготки.

– А в шкафчиках? В раздевалке? В прошлый раз он там.

– Точно! Вот, зараза.

Воспидрыла, пыхтя прокуренно, убегает. Заскрипела дверная пружина, грохнула.

– Не пойду, – бормочет Серёжка, – суп ваш есть, а Петька плеваться опять. И тихий час этот.

Битков рыжий, поэтому дразнят. И не хотят водиться. Он давно привык молчать с одногруппниками, а разговаривает обычно сам с собой.

Сыро, неуютно; облака ползут грязно-серыми бегемотами, давят брюхом.

Серёжка начал смотреть на улицу, сквозь забор из рабицы: там тоже – скукота. Ни пожарной машины, ни завалящего солдата. Только тополя машут тощими руками – будто соседки ругаются, швыряют друг в друга умершими листьями. Какая-то старуха прошаркала галошами, бормоча себе под нос. А на носу – бородавка!

– Баба яга, – прошептал Битков и начал пятиться прочь от ставшего вдруг ненадёжным сетчатого забора. Опять сел на корточки, чтобы быть меньше, незаметнее.

И – увидел вдруг.

Вдавленный в грязную землю, между редкой щетиной жухлой травы – неровный треугольник, размером со спичечный коробок.

Пыхтя, выковырял с трудом: кто-то будто вдавил каблуком, хотел разбить – а мягкая земля не дала.

Осколок синего стекла. Настолько синего, что сразу вспоминалось деревенское лето, оранжевый смеющийся шар в зените, запах полыни и нагретых солнцем помидоров. Сухие ласковые руки бабушки Фени, тарелка шанежек, похожих на подсолнухи. И кружка тёплого молока, которое от щедрой горсти малины становилось синевато-розовым.

Серёжа осторожно поднял осколок и посмотрел сквозь него в небо. В серое, сонное небо, в котором не угадывалось даже пятна от скрытого грязной ватой светила.

И ахнул…

…тополя прекратили вихляться, по команде «смирно» вытянулись ввысь и выбросили тугие белоснежные паруса. Волны едва успевали уворачиваться от стремительного форштевня – отпрыгивали, плюясь пеной и сердито шипя. И до самого горизонта, так далеко, что заломило глаза – синее, синее, безбрежное…

– Вот ты где, подонок!

Стальные пальцы с облупленным маникюром вгрызлись в веснушчатое ухо, закрутили – аж слёзы брызнули из глаз. Воспидрыла потащила Серёжку в здание – в запах мочи, хлорки и пригорелой каши, в крашенные мрачно-зелёным стены.

А в кармашке штанов притаился синий осколок – мальчик нащупал его сквозь ткань. Шмыгнул носом и улыбнулся.

* * *

– Ма-а-ам!

– Отстань. Семнадцать, восемнадцать. Отстань, собьюсь – опять перевязывать.

Мама вяжет, и спицы качаются, словно вёсла резвого ялика. Заглядывает в заграничный журнал со схемой вязки – подруга дала только на один день.

У мамы морщинки возле глаз. Щурится близоруко, но очки не носит, чтобы быть красивой. Когда она смеётся – морщинки превращаются в лучики. Серёжа так солнце рисовал в раннем детстве: кружок и тонкие штрихи.