Про звезду

А когда плачет, бороздки становятся сетью, ловящей слёзы.

Плачет чаще.

– Ну ма-а-ам!

– … тридцать два. Запомни: тридцать два! Не ребёнок, а наказание. Ну, чего тебе надо?

– А вот папа. Он же моряком был, да?

Хмурится. Откладывает вязание, идёт на кухню. Мальчик бежит за ней, как хвостик.

– Ведь был?

Мама мнёт сигарету. Пальцы её дрожат, поэтому спички ломаются – и только третья вспыхивает. Битков втягивает воздух веснушчатым носом – этот запах ему очень нравится.

Когда мама злится, она называет Биткова не «сынулькой» и не «Серёженькой». И говорит – будто отрезает по куску.

– Сергей. Почему. Ты. Это. Спрашиваешь?

Мальчик скукоживается, опускает глаза. Шепчет:

– Я же помню. Чёрное такое пальто, только оно по-другому называется. И якоря. И ещё…

– Ты ошибаешься, – резко обрывает мать, – твой отец – не моряк.

– А кто тогда? – совсем уже тихо.

– Твой отец – сволочь! И больше, Сергей, изволь не задавать мне вопросов о нём.

Мама с силой вдавливает окурок и крутит его в пепельнице, убивая алый огонёк. Выходит из кухни и автоматически выключает свет.

Серёжка сидит в темноте. Гладит синий осколок.

И вспоминает – ярко, будто было час назад: чёрная шинель («шинель», а не «пальто»!), якорь на шапке, ночное небо погон – золотые звёздочки и длинный метеоритный след жёлтой полоски…

Авоська с мандаринами, ёлочные иголки на ковре, смеющаяся мама – ещё без морщинок у глаз.

И тот непонятный ночной разговор:

– Куда мы поедем, в Заполярье?! В бараке жить?

– Родная, будет квартира. Ну, не сразу.

– Торчать на берегу, психовать за тебя? По полгода! Без работы, без друзей!

Серёжка зажмуривается ещё крепче.

Хочет увидеть играющую солнечными зайчиками лазурь, но вместо неё – тяжёлые свинцовые брызги, оседающие льдом на стальных поручнях, и простуженный крик бакланов…

* * *

– Свистать всех наверх!

Чёрные грозовые тучи мчатся, словно вражеское войско, грозно стреляя молниями. Рангоут шхуны стонет, едва выдерживая ураган. Лопаются шкоты и хлёщут палубу, будто гигантские кнуты. Неубранный стаксель рвётся в лохмотья…

Многотонная волна набрасывается злобным хищником, хватает рулевого – и утаскивает за борт… Бешенно вращается осиротевший штурвал, растерянно крутится обречённое судно.

Но кто это? Фигура в промокшем насквозь плаще, в высоких ботфортах, бросается и хватает рукоятки рулевого колеса, разворачивая шхуну носом к волне.

– Молодец, юнга! – кричит пятнадцатилетний капитан Дик Сенд, – ты спас всех нас. Тебе всего восемь лет, но в храбрости и умении дашь сто очков вперёд даже такому морскому волку, как Негоро!

Юнга отбрасывает капюшон, обнажая благородный профиль, и говорит:

– Мы идём неверным курсом, шкипер! Кок засунул топор под нактоуз, и перед нами Африка, а не Америка.

Паршивец Негоро выхватывает огромный двухствольный пистолет и стреляет, но юнга успевает закрыть капитана своим телом.

Дик Сенд склоняется над храбрецом:

– Как зовут тебя, герой?

Юноша смертельно бледнеет и успевает прошептать:

– Серж. Серж Биток…

По накренившейся палубе с грохотом катится пушечное ядро.

– Биток! Ты заснул, что ли? Мячик подай.

Серёжка хватает мяч, неуклюже пинает – мимо. Просит:

– Ну, возьмите хоть на ворота. Пожалуйста.

– Иди, иди отсюда. Без сопливых скользко.

* * *

– Рыба!

Егорыч грохочет по дощатому столу так, что остальные костяшки подпрыгивают и сбиваются.

– Везёт тебе сегодня, – качают головой игроки.

– Нам, флотским, всегда везёт.

У тщедушного Егорыча – штопанная тельняшка, руки в наколках: полустёртые якоря, буквы «ТОФ», сисястая русалка.

– Ещё партию?

– Не, там же закрытие Олимпиады по телику.

Партнёры встают, идут по своим подъездам. Сергею тоже хочется смотреть закрытие из Москвы, но он остаётся. Смотрит, как Егорыч тихо матерится, копаясь в сморщенной картонной пачке «Беломора». Наконец, находит невысыпавшуюся папиросину, чиркает самодельной зажигалкой из гильзы, прищуривается от едкого дыма. Фальшиво затягивает:

– Когда усталая подлодка из глубины… кхе-кхе-кхе.

Кашляет так, что ходят ходуном тощие плечи. Подмигивает Биткову, обкусывает картонный мундштук, протягивает беломорину:

– Добьёшь, комсомолец?

– Не, – крутит головой Серёга, – мне нельзя.

– Ну да, ну да, – хихикает Егорыч, – боксёр, понимаю. Какой уже разряд?

– Второй юношеский.

– Ништяк.

Битков деликатно шмыгает. Решается:

– Дядя Егорыч, а океан – это ведь красиво?

– Да нунах. Лучше три года орать «ура», чем пять лет – «полундра». Хотя сейчас два и три служат. Я ж на железе, в подплаве. Чего я там видел? Мазут, отсек да учебные тревоги. Аварийная, – начал загибать прокуренные пальцы с жёлтыми ногтями, – пожарная, химическая… Уже и не помню толком. «Человек за бортом», во! Для подплава очень актуально, хе-хе-хе. Зато пайка на флоте – это песня. Железная пайка. Сгущёнку давали. И кок не жмотился, добавку – всегда пожалуйста.

– Ну как, а небо, волны? Синева.

Егорыч кивает:

– Когда всплываем аккумуляторы подзарядить – да. Разрешают на мостик по двое подняться, покурить. После отсека-то! Воздух – пить можно, такой вкусный. И небо… Да.

Егорыч зажмуривается, его сморщенное загорелоё лицо вдруг озаряется щербатой детской улыбкой.