Проба на излом

– Вы не доверяете объекту, товарищ майор, – губы Н. сжались в нитку. Сейчас только великий физиогномист мог признать в ней простушку Насю из несуществующей деревни Великая Грязь. Хотя, почему не существующей? Кто сказал, что поэтические образы менее реальны, чем образы материальные?

– Доверяй, но проверяй, – сказал Дятлов. – Проверяй до тех пор, пока не убедишься, что доверял напрасно. Пробуй на излом до тех пор, пока не сломаешь. Вот суть работы вивисекторов. Через боль и страдание мы делаем из животных людей. А потому ты сделаешь вот что.

Оперативный агент Н. слушала Дятлова, и лицо ее бледнело. Румянец на щеках выцветал. Зрачки расширялись. Тело напрягалось, и лишь мешковатая форма скрадывала это.

Дятлов загасил папиросу в пепельнице, помахал перед собой, разгоняя табачный дым:

– Все ясно? Очень хорошо. Кругом и марш выполнять приказ. Да, и еще… Не вздумай влюбиться. Если мужик мужика – это мужеложство… а как насчет женщина женщину?

– Шутить изволите, товарищ майор?

– Иди работай.

Признание

Когда Нася замолкает, а слезы продолжают капать на стол, больше всего хочется ее задушить. Или, на худой конец, схватить за волосы и приложить об стол лицом. Физиономией. Мордой. Но сдерживаюсь. Стискиваю ладони между колен. Пытаюсь найти объяснение. Не оправдание, нет.

Дятлов.

Дятлов заставил.

Дятлов кого хочешь заставит.

Нася – не первая и не последняя. Что она вообще может противопоставить товарищу майору? Отказаться доносить? Тогда немедленный приказ о позорном изгнании из Спецкомитета. Без права на аппеляцию и выходное пособие. И не посмотрят, что у нее Михась на руках.

Слезы все крупнее. Из носа – юшка. Хочется сказать:

– Сопли подбери.

Словно услышав, Нася вытирает нос, смахивает со щек капли.

– Я все ему про нас рассказывала, – заводит по второму разу. Или уже по третьему? Ковыряет рану. Сыплет соль. – Но, ведь… ведь это… ничего?

Только человек может предать того, кого приручил. Она приручила? Или знаю? Знаю с самого начала, что никогда и ни в чем у Дятлова веры не будет? И тогда собственное предательство – никакое не предательство, а самопожертвование? Дятлов этого ждал. Дятлов этого хотел. Как же нарушить его ожидания и хотения?!

Повиновение товарищу Дятлову вовсе не сидит на табуретке и не пускает фальшивые сопли. Повиновение товарищу Дятлову покрыто бурым мехом и щелкает зубами в предвкушении.

Чего ждет? Ведь знает, что знаю, что он знает.

Не размахиваясь бью. Кровь из носа. Ее опрокидывает, но стенка не дает упасть. Слишком крохотная кухонька. Но спасибо и на этом.

Нася скукоживается, зажимает расквашенный нос. Сейчас ей время заголосить. По-бабьи. Но знаю – ничего не сделает. Нет никакой Наси из деревни Великая Грязь.

– Они оставляют следы, – объясняю. – Когда влезают в душу, они забывают внутри много всяческих вещей. В основном грязь. Но копаюсь в ней. Ищу. Иногда нахожу. Кое-что интересное. И полезное.

– Так ты знаешь, – гнусавит. Нос разбит знатно. – С самого начала…

– Нет, не с самого, – признаюсь. – Ты ведь в курсе – Евтушенко сюда приезжал? Думаешь, ничего не читаю? Так какого хрена повторила эту Великую Грязь?!

– Пусть запомнят и внуки и внучки, все светлей и светлей становясь: этот свет им достался от Нюшки из деревни Великая Грязь, – она убрала руки, подняла лицо, посмотрела на меня. Строго и печально. – Неужели не догадываешься – зачем? Чтобы ты… Понимаешь? С самого начала…

Валю на пол и делаю то, что не должно получиться. Но получается. Отпихиваю голые ноги, забиваюсь в угол.

– Уходи, – говорю. – Уходи… пока…

На столе подсыхают капли юшки. Нюшкиной юшки.

Перековка

Голова покоится на сгибе моего локтя. Рука затекла. Хочется разогнуть, пошевелить пальцами, разгоняя мурашки, но дыхание слишком спокойное, чтобы его нарушать. Приходится лежать смирно. Единственное, что позволяю себе, – дотянуться до тумбочки и нащупать сигареты. Аккурат рядом с кобурой. Ногтем поддеваю коробку, перекладываю на грудь, открываю, достаю папиросину, с наслаждением прикусываю гильзу.

– Много куришь, – говорит совершенно несонным голосом. – Заболеешь раком легких. Или горла. Или языка. Представляешь, как грустно жить без языка.

– А ты много болтаешь, – чиркаю спичкой, отчего в комнате становится темнее.

Глаза блестят. Смотрит на яркий огонек. Сейчас как никогда походит на девочку. Которой снится кошмарный сон.

– Иногда кажется, никого вокруг нет, – сказала она.

– Кроме меня?

– Особенно тебя. Товарищ Дятлов слишком суров и правилен, чтобы бросать палки подчиненной.

– Воспытуемой, – поправляю.

– Тем более.

– Хочешь? – Протягиваю папиросу. Тянется к ней, вытянув губы, обхватывает и вдыхает дым.

Кашель сотрясает, садится на кровати, потешно стучит ладонями по груди, утирает слезы.

– Дятлов так бы не поступил, – сипит сквозь приступы кашля. – Дятлов – правильный. Лучший.