Проблема сакрализации войны в византийском богословии и историографии

Однако абсолютная уверенность неоэллинистов в исключительности собственной культуры и традиционный высокомерный взгляд на соседей позволяет предположить, что в случае некоего чуда, не только спасшего бы Константинополь в XV веке, но и придавшего бы новый импульс развитию империи, они бы не остановились в границах Балкан, а продолжили бы экспансию как минимум до «естественных границ», очерченных еще при Юстиниане.

В этой же «чудесной» ситуации «ортодоксы» действовали бы более традиционно. Они также стремились бы запустить процесс нового собирания земель под власть Константинополя. Почти наверняка мы стали бы очевидцами нового развития и мотивов священной войны, по крайней мере в том виде, который они имели во второй половине X века, при Никифоре Фоке и Иоанне Цимисхии. Однако в данном случае границы Юстиниановской эпохи стали бы пределом, за который реставрация Византии вряд ли бы преступила.

Однако все это является лишь предположением. В реальности же большинство интеллектуалов предчувствовало скорую гибель империи, и единственной силой ее предотвратить оставался союз с Западом. Об этом говорят и факты перехода в католицизм некоторых представителей византийского гуманизма. Современным исследователям известны имена чуть менее двадцати таких человек, самым известным из которых был Димитрий Кидонис. Достаточно много было латинофилов и из тех, кто все-таки остался верен православию, но был глубоко заинтересован в изучении западной мысли.

В связи с этим возникает вопрос: могли ли подобные интересы привести к принятию такими людьми западной концепции священной войны? На наш взгляд, нет. Уже упомянутый Кидонис вполне определенно утверждал: «Пользы, которую приносит мудрость Италии, может оказаться еще более выгодной для всех. Но я думаю, она мало принесет пользы, если применять ее в торговой деятельности или в общественных делах. Ее значение на самом деле проявляется в возможности читать античных авторов… и беседовать с ними»[383].

Иными словами, изучение наследия Запада нужно ему не для принятия каких-либо идей в области политики (а концепция священной войны, несомненно, относится именно к ней), но для того, чтобы обогатить свое изучение античных авторов. Интерес к латинству Кидониса — это скорее интерес антиквара, он обращен на лучшее понимание прошлого, причем именно своего родного античного наследия, а не для усвоения каких-либо средневековых западных политико-военных моделей.

Нельзя не отметить, что в Западной и Центральной Европе XIV- XV веков также происходило изменение риторики священной войны. Традиционное понимание Крестовых походов как идеальной формы военных действий в эти годы практически полностью изменилось. На первый план стал выходить принцип, практически не осознанный в XI веке, но ставший чрезвычайно актуальным в XV веке, а именно восприятие крестоносного движения как общего дела всего католического мира.

Европа позднего Средневековья была расколота на многочисленные враждующие группировки: продолжалась Столетняя война Англии и Франции, росло противостояние за право обладать Италией между практически всеми крупными странами, Священная Римская империя имела массу проблем из-за своих враждующих феодалов разного уровня и вольных городов, в Восточной Европе Польское королевство враждовало с немецкими духовно-рыцарскими орденами и т.п.

Да и само католичество переживало Великий Раскол, шла серьезная вражда пап, антипап и т.н. Соборного движения. Достаточно сильны были позиции и религиозных движений, представлявших порой (например, гуситы) значимую военную силу. В то же время дух христианского универсализма еще не угас, многие люди воспринимали эту ситуацию как в высшей степени ненормальную.

Поэтому идея Крестового похода против османов рассматривалась не только как чисто военная акция против угрозы с востока, но и возможность вновь соединить и примирить враждующих христианских властителей. Равно как и Первый Крестовый поход стал поводом к примирению части западных христиан и уменьшению их взаимной вражды.

Византийцы не могли игнорировать эти тенденции, поэтому их отношение к движению крестоносцев заметно поменялось по сравнению с XI-XIII веками. С одной стороны, они понимали, что общий поход Запада против турок является едва ли не единственным шансом на выживание. С другой, ромеи никогда не отличались исторической забывчивостью и прекрасно помнили, сколько зла принесли Константинополю «западные собратья».

Не говоря о событиях 1204 года, даже вполне успешно завершившийся Первый поход был омрачен не самыми лучшими моментами взаимоотношений с католическим миром. Никто не мог дать гарантий, что даже триумфальная победа над османами не обернется для греков потерей и без того немногих оставшихся территорий.