Пробуждение

По социальной принадлежности и по взглядам на жизнь двадцатилетний счетовод Михаил Герасимов — заурядный представитель мелкой буржуазии. Призванный в армию через полгода после начала войны, он довольно равнодушно относится к самой войне: его души не коснулся патриотический угар, распространяемый официальной пропагандой, не было в ней и протеста против войны. Раз уж призван в армию, значит, это неизбежно, значит, так и должно быть. Свойственное юности молодечество проявилось у него лишь в желании не показать себя струсившим перед матерью и младшими сестрами. Была даже тайная гордость, что вот, мол, признан годным, да еще не в какую-нибудь пехоту, а в артиллерию. Не говоря о глубоких мыслях, даже досады или зависти не будило то, что Митька Лукоянов, Фолька Стыскин и другие сверстники — сыновья и зятья лавочников и владельцев мастерских — пристроились писарями в тыловой запасный полк и предпочитают там, а не на фронте послужить «вере, царю и отечеству».

На фронт Михаил Герасимов ехал словно в какую-то экзотическую страну, напутствуемый отцовским «Мы, Герасимовы, никогда и нигде сзади не были». Судьба улыбнулась простому конторщику — его посылают в школу прапорщиков, откуда прямой путь в офицеры. С трепетом ждет он последнего утра в школе, которое сделает его, пока еще нижнего чина, «вашим благородием». В прапорщичьей звездочке на погоне он видит «звезду счастья». «Нужно сознаться, быть офицером все же приятно. Нет-нет да и скосишь глаз на погон». Прогноз отца — лестный и заманчивый: «Знаю: быть тебе полковником». И вот политически нисколько не прозревший прапорщик, обуреваемый мыслями о счастливом повороте судьбы, вступает в офицерскую корпорацию. Юношеская восторженность не позволяет ему рассмотреть в ней и сотую долю того, что проницательному, искушенному в глубинных процессах социальной жизни уму видно было даже из далекого Цюриха. Ротмистр Желиховский пленяет его аристократическим лоском, пенсне, небрежной барственностью и красивым повелевающим голосом, а то, что этот щеголь бьет солдат в зубы, уходит куда-то на задний план и нисколько не умаляет его очевидных достоинств. Прапорщик Телешов делает то же самое, но чересчур вульгарно и даже дико, — это воспринимается как проявление развращенной грязной натуры, составляющей в милой дружной офицерской семье лишь неприятное исключение.

В двух сценах — вся мелкобуржуазная темнота, абсолютное политическое невежество прапорщика Герасимова.

«А вы, ваше благородие, из дворян будете?» — задает ему «каверзный» вопрос «хитрый разведчик» Голенцов. Но разве будут уважать солдаты офицера, если узнают, что он не только не дворянин, а так... конторщик? Стыдящийся своего происхождения прапорщик с трудом решается сказать правду, ожидая встретить если не презрение, то насмешливое снисхождение. И был совершенно сбит с толку, когда рабочий-москвич в серой шинели, узнав, что отец Герасимова выбился в приказчики тоже из рабочих, проникся к его благородию даже сочувствием и показался после этого «почти близким человеком».

Прапорщик Клюкин отказывается — потому что он дал слово не выдавать — назвать ротному командиру фамилию солдата, знавшего инициатора братания с немцами. Ротный настойчив: «Вы дали слово, забыв, что вы офицер... Вы поступили крайне неосмотрительно и даже забыли присягу». Элементарная порядочность не позволила Клюкину выдать солдата, доверившегося ему. Присутствовавший при этом состязании «долга» и порядочности Герасимов взглянул на юного прапорщика бывшего студента Клюкина «по-новому»: шутка ли, тот отказался помочь выявить «криминал»! И Клюкин представился ему в страшном образе революционера, А о революционерах он слышал только, что они цареубийцы-бомбометатели. Одно лишь любопытство к этому впервые увиденному — «живому», а не вычитанному из «Бесов» — революционеру подвинуло Герасимова на доверительный разговор с ним. «Сеня! Скажите по правде, ведь мы приятели, вы террорист?» И когда Клюкин твердо заявил в ответ, что он не террорист и вообще не признает индивидуального террора средством борьбы «за то, чтобы людям лучше жилось», Герасимов совершенно успокоился и увидел в Клюкине прежнего милого и умного мальчика: революционеры, помимо «бомбометателей», были ему неведомы.

Кто же дал эту беспощадную характеристику прапорщику Герасимову? Мы находим ее в книге генерал-лейтенанта Герасимова.