Пробуждение

— Я думаю, что имеет, и большое. Я полагаю, вы уже заметили, что в составе нашей команды преобладают крестьяне. То же самое было и в роте, откуда вы пришли к нам. Рабочие, ремесленники и прочие составляют в армии меньшинство. Вы сами из рабочего города и хорошо знаете, что у наших солдат — все равно, будут ли они рабочие или крестьяне и ремесленники, — трудно найти большие, по-настоящему патриотические чувства. Да и то сказать, откуда им взяться, этим чувствам? Цели войны солдатам непонятны, объяснения, что мы, русские, хорошие, а немцы плохие, оставляют их равнодушными. Невольно закрадывается сомнение, что теперь, когда прошло почти два года войны, многие из них согласятся безропотно класть свой живот на алтарь отечества. А где тот рычаг находится, который помог бы повернуть армию к патриотизму, зажег бы в ней боевой дух? Сколько я ни думал над этим, мне кажется, только одно близко и понятно всем солдатам — это чувство национальной гордости. А что, если бы нам самим всегда твердо помнить, что мы русские, и почаще напоминать при случае о том же разведчикам? Для напоминания использовать такие, например, моменты: войну  начали не мы, а немцы; не мы заняли их землю, а они захватили часть нашей земли; правда на нашей стороне; нужно изгнать немцев из нашей страны; никогда еще не было в истории случая, чтобы немцы русских могли победить. Можно найти и другие убедительные мысли.

— А есть ли в этом необходимость именно теперь, Николай Петрович? Не пойдет ли это вразрез с положением в остальных ротах? — спросил я.

Муромцев задумчиво похлопал крышкой своего изящного дорогого портсигара и медленно опустил его в кармам. Казалось, он в чем-то колебался, но потом принял твердое решение.

— Вы правы, больших результатов мы, конечно, не достигнем, но испытать силу национальной гордости, хотя бы и на опыте только нашей команды, необходимо. Нужно что-то делать, искать, время не ждет. Буду с вами откровенен. В некоторых ротах нашего полка — а я думаю, он не является исключением — между солдатами велись уже разговоры о том, что воюем мы с немцами, а у нас самих что ни генерал, то немец. Солдаты говорят между собой о наших неудачах — о двадцатом корпусе[30], о сдаче Ковно, Гродно, Новогеоргиевска, Бреста, о больших отступлениях... Они многое знают, но истолковывают, конечно, по-своему. Удивляются, почему в эту войну немцы оказались сильнее нас, ищут причины их побед и наших поражений. Одним словом, солдаты раздумывают о войне, и довольно глубоко.

Муромцев встал с табуретки и быстро прошелся по пустому сараю, заложив руки за спину. Видно было, что ему все еще не по себе.

— От этих разговоров остается впечатление, что у солдат нет уверенности в высшем командовании. Мне  кажется, не очень погрешу против истины, если скажу, что отсутствие у нас каких бы то ни было эксцессов объясняется только тем, что солдаты в своем большинстве еще выполняют присягу, то есть все еще опасаются божественного возмездия. Но такое положение долго оставаться не может, и, возможно, не так далек час, когда страх божьего гнева — а он и сейчас не такой уж очень сильный — сойдет на нет.

Муромцев присел, закурил, глубоко затянулся и продолжал:

— Да что говорить! Отмечались, Михаил Никанорович, и такие разговоры: «Винтовок и снарядов не было, штыками берданочными отбивались, зато нам на фронт вместо винтовок и снарядов крестики и листочки с молитвами присылали: немец против нас с пушкой, а мы на него с листочком да крестиком. Вот и лежат теперь мужики под деревянными крестами по всей Польше. А почему так? Да потому, что царица у нас немка, да и сам царь не совсем русский». Вот каковы дела. Если же вы примете во внимание еще то, что девять десятых солдат из крестьян люди семейные, что забота о жене и детях точит большинство из них, вам станет понятно, что нам пора очень серьезно задуматься о моральном состоянии наших войск. И слова Наполеона о том, что нравственный элемент относится к физическому, как три к одному, не пустая фраза.

Все сказанное Николаем Петровичем произвело на меня большое впечатление. Мне представилась огромная, серая, одноликая масса солдат, не желающая воевать, недоверчиво и с подозрением смотрящая на офицеров. Я невольно вздрогнул. Муромцев заметил это: