Пробуждение

Сидящие передо мной люди становились ненавистны мне. То, что они заставляют говорить неправду, все сильнее раздражало меня. Вопросы иссякли внезапно. Мне указали на противоположную дверь салона.

«Впускают в одну, выпускают — в другую», — усмехнулся я.

Выйдя в коридор, я услышал, как Раден говорил следователю:

— Я так и полагал. Все знавшие его офицеры утверждают, что жил он замкнуто, женщин не имел.

«Где же теперь Вика? — думал я, шагая впереди неразговорчивого конвоира. — Зарыли где-нибудь ночью без свидетелей, тайком. Но кто-нибудь да видел. Выйду на свободу — разузнаю».

В грудь ворвалась невыносимая грусть, когда увидел знакомый мрачно-серый забор гауптвахты и стены с решетчатыми окнами под крышей. Войдя в камеру, я был неожиданно удивлен и обрадован. На нарах, в углу, низко опустив голову, сидел Николай Николаевич Оводов.

— Николай… ты? — пронзенный внезапной жалостью к товарищу, тихо проговорил я, когда дверь камеры закрылась.

— Я, — безвольно отозвался Оводов. — Вчера вызывали на допрос. А на гауптвахте — две недели.

— Ну рассказывайте, Николай Николаевич, я ведь уже месяц здесь.

— Приятного мало. Предал суду меня генерал Ирман — за непринятие мер против вооруженного бунта. За командира «Сердитого» — его ранили — заступился Иессен. А я вот… здесь. И тюрьмы — не избежать. Я приказал отдать взбунтовавшимся нижним чинам ключи от снарядного погреба. И это — самое тяжкое обвинение, предъявленное мне. На допросе барон Раден на это упирал. И все хотел узнать, почему я отдал ключи, не помешал убить Куроша и удалился в каюту. А я и сам не знаю. Страшно было. Страшнее, чем на войне. Стрелять в своих, русских, — ужасно. А Курош получил по заслугам. Из-за таких, как он, страдает столько людей. Все камеры переполнены нижними чинами. С «Маньчжура» здесь чуть ли не треть команды. В камеру, где я сидел, поместили четырнадцать нижних чинов. — Оводов устало встряхнул головой и тихо продолжал: — Что станет с женой и дочуркой — не знаю. У них нет никаких средств к существованию. Жили на мое жалованье. Отец Веры, будучи женат вторично, умер внезапно и ничего не оставил дочери… Дочурку мы тоже назвали Верушей. Так что в доме у нас две Веры: большая и маленькая, — слабо улыбнулся Оводов.

Помолчав немного, он заговорил снова:

— Думаю и ничего не могу придумать. Как они будут жить? Как тяжело мне сейчас.

Он уткнул голову в колени. Тело его странно задергалось. Из горла стали вырываться глухие прерывистые звуки. Я отошел от него, прилег на нары, к которым успел привыкнуть, и до вечера не вступал с ним в разговор. Оводов напряженно думал о чем-то, сидя в углу. Временами принимался ходить по камере. Движения были неровные, нервные…

— Извини меня за слабость, Алексей Петрович, — начал он, подсев ко мне ближе. — Я страшно устал, и нервы…

— Я тебе сочувствую вполне, хотя никогда не знал, что такое семья, — с нахлынувшей теплотой проговорил я.

— А я ведь думал не только о них… о жене и дочери. За две недели здесь чего я только не передумал. Временами мне страшно делалось… Ведь рушится жизнь. Прежней прочной основы нет больше. Устои государства ослабли. Разваливается все. На всем — признак разрушения. Прежней России нет и, наверно, не будет. Я чувствую сердцем близкий конец всему… Будучи гардемарином, я научился сознавать себя значимой величиной. Мечтал продолжить деяния моих дедов. Ведь все они были моряками, ходили в кругосветные плавания и дальние вояжи. Некоторые дослуживались до адмиральских чинов. А иные… как я, становились жертвой возмущений и бунтов — службу кончали рано… Мой прапрадед Акинфий при восшествии на престол Екатерины Великой, будучи мичманом, находился в карауле на кронштадтском бастионе. Так за недопущение Петра Третьего в Кронштадт государыня наградила его производством через чин. А обернись дело иначе, лишился бы живота.

При вступлении на престол Николая Первого Оводов Ростислав очутился на Сенатской площади на стороне противников государя. Сидел в Петропавловской крепости и умер в Сибири…

— То было одно, теперь — совсем другое, — прервал я Оводова. — Прежде князья да дворяне боролись за власть и престол, теперь — простые люди. Они хотят, чтобы не было ни царя, ни дворян. Мастеровые, солдаты и матросы не хотят жить, как жили раньше. Я знаю, чего хотели и почему восстали матросы на «Скором». Кто из деревни — хотел земли побольше, кто из города — чтобы не заставляли на заводе работать по десять — двенадцать часов и чтобы заводчики платили как полагается. Они хотели равенства и свободы для всех.

— Но ведь никогда люди не были равными, — не соглашался Оводов. — Сколько существует Россия, всегда были мужики. Они пахали землю и растили хлеб. Были ремесленники в городе, чиновные люди и дворяне. С давних пор дворянин защищал, не щадя жизни, русскую землю, укреплял государство. У него — свое назначение.