Пробуждение

В тот год Никифоровы жали пшеницу на Гарляуке. Там есть глубокий дол, зажатый с двух сторон ковыльными горами. Самая высокая — Гарляук. Ее крутой западный склон давал осыпи и сочился малыми родничками. Место это выглядело загадочным и диковатым. Плоскогорье напротив осыпи и сам дол были распаханы. Здесь пшеница вымахивала вровень с лошадиной холкой. Жали ее серпами. Илюшке тогда еще не могли доверить серп, и он должен был качать под пологом зыбку с Кланькой. Когда Клашка начинала орать, он вынимал ее из зыбки, завертывал, как умел, в чистые пеленки и медленно плелся по жаре к жнецам. С грустными, протяжными песнями мать с Настей и Миша, срезая постать за постатью, уходили от зыбки все дальше и дальше. Жала вся семья, кроме отца. Он крутил перевясла и вязал снопы, аккуратно ставил их в ряд вверх колосьями. Илюшка долго тащился с Кланькой по жнивищу. Из-под ног вспархивали птички, юркали серые мышата с глазами-бусинками. Иногда, зазевавшись на них, он нечаянно спотыкался о кочку и падал вместе с Клашкой. Тут уж она орала на весь гарляукский дол. Настя втыкала серп в ближний сноп и бежала к ним навстречу. Пока плакса сосала грудь, Илюшка отдыхал от этой каторги…

В один из таких страдных дней он узнал, что отец собирается ехать на бахчи за первыми арбузами и дынями.

— Пока Кланька спит, вы с отцом съездите, — сказала мать.

Но Кланька в тот день, как назло, не засыпала и улыбалась во весь рот. Илюшка раскачивал зыбку и так и сяк, ворчал, грозился, а она в ответ еще шире раскрывала глазенки и ворковала, словно птенец в гнезде. Отец уже заводил в оглобли Лысманку. Клашка внезапно закрыла глазки и вроде бы засопела. Опустив полог, Илья прибежал к отцу и решительно заявил о своем намерении поехать с ним.

— Куда же ты, сынок, поедешь, когда девчонка не спит.

— Спит, спит! Теперче до самого вечера продрыхнет!

— Как же спит? Видишь, швыряется в зыбке. Беги, а то еще вывалится. Ты уж поиграй с ней, а я тебе спелую дынешку привезу.

Вернувшись, Илюшка увидел, что Клаша успела уже вывернуться из мокрых пеленок и даже пыталась выкарабкаться из зыбки. Подстелив сухую тряпицу, он положил девочку обратно. Она так разгулялась, что о сне не могло быть и речи, да и отец уже поперечник начал подтягивать. Оставалось лишь одно средство: заставить ее орать во весь голос, чтобы сбыть на руки матери. Илюха резко встряхнул зыбку. Молчит, хоть лопни! Тогда он решился на последнее коварное средство: ущипнул ее за ножку. Молчит, кряхтит только. Ущипнул раз, другой, а она хоть бы пикнула. Недолго думая, он хорошенько нашлепал ее по мокрому задку… Тут уж она закричала во всю мочь.

Когда прибежала Настя, Кланька так закатилась, что не сразу приняла грудь.

— Что ты с ребенком сделал?

Илюха молчал. Он сам готов был заплакать.

— Ты ее ущипнул, наверное?

— Очень надо…

— Да чего уж там, вон и синячок на ножке! Ах ты!..

Измотанный изнурительной жарой и передрягой, он дал волю слезам. Бросив запряженную лошадь, прибежал отец, а потом и мать. Отцу стало жаль Илюшку, и он велел ему лезть на телегу. Дорогой Илюшка признался во всем, рассказал и про щипки, и про остальное.

— Что хошь буду делать, хошь кизяки!.. — выкрикивал он сквозь слезы.

Для мужчин кизячная работа считалась самой позорной и унизительной. От таких парней отворачивались девки, и все же, когда Илюха подрос, не раз пришлось ему укладывать в станок перемешанный лошадьми навоз, таскать сочащуюся тяжесть и опрокидывать у плетня.

После этого случая мать с Настей поняли, что доверять ребенка Илье больше нельзя. Он стал помогать отцу делать перевясла. Сначала выдергивал вместе с корнями пшеничные стебли, а потом и крутить научился. А время бежало неудержимо. Кланька уже вовсю бегала по двору. У Насти появилась еще одна дочка — Зиночка. Повзрослел и Илюшка. Теперь он уже по-иному смотрел на маленьких. Охотно забавлял маленькую Зиночку. Когда он входил в горницу, она встречала его радостным смехом, потешным лепетом первых слов. Говорить она начала очень рано. Была на редкость спокойна и ласкова.

— Уж така головаста… помрет, поди… — говорили про нее старухи, которых привечала тетка Аннушка.

Илья не любил и боялся этих кликуш. Но они все же накаркали. Зиночку не уберегли и простудили. Гибель детей в те времена была обычным явлением. Сколотят, бывало, малюсенький гробик, закопают возле бабушки с дедушкой, сядут за поминальный обед, вздохнут и скажут: «Бог дал, бог и взял…»

11

Впервые после двух недель, прожитых на Ярташке, свой двор показался Илюшке чужим, неуютным, запущенным. Все было не так, как прежде: большие плетеные короба, в которых возили с гумна мякину, как-то почернели, обшарпались, талы на кольях частью поломались, расплелись и торчали, как рыбьи кости. Раньше на поветях возвышались аккуратно наметанные кладки зеленого лугового сена, припорошенного пухлым снежком, а теперь сиротливо ютилась клочковатая копешка. Амбарушки и хлев провалились в сугробы и обросли неряшливо выброшенным вместе с объедками навозом, да и сам дом, засыпанный снегом, сырыми бугорками золы, будто скукожился и стал меньше.