Пробуждение

— А вы, значит, с подруженьками будете тут над картинками валандаться, про Нюшкину свадьбу лясы точить, а коровы пускай в назме киснут? — Широко расставив ноги, как полагается настоящему хозяину, засунув руки под кушак, Илья встал у порога.

— Возьми да почисть, чем тут торчать. Не заморился… вон сколько дней баклуши бил, — проговорила Мария.

— Ты поди и взгляни, сколько там навалено!

— Сколько есть, столько и выкинешь. Невелик барин…

— Барин не барин, а велю, и пойдете, — проговорил он по-отцовски.

— Подумаешь, страсти! — отмахнулась Мария.

— Думаете, отца нет, так лафа вам? Скрипочку тоже побегете слушать?.. Одна вон доигралась…

— Глядите! Он и кушак намотал тятькин! — крикнула Варька. Слова ее как кнутом стеганули. Илья решил начать хозяйничать с усердием, а тут смешки одни и новость, как гром в зиму… Подружки сестер начали в рукава хихикать. Подошла Шурка и совсем огорошила:

— А где у тебя другая варежка?

Илюха полез за кушак — и на самом деле одна.

— Наверное, на дворе потерял. Беги скорее, пока телка не сжевала…

Побежал во двор. Нашел. Рядом с лопатой валялась. Встретил у крыльца мать, ворчливо заявил, что не подшибет ни одной коровьей лепешки, покамест девчонки не выйдут.

— Ладно, ладно. Выйдут. И Настя сейчас придет.

Одетая в шубу желтой дубки, подпоясанная синим мужским кушаком, вышла Настя, взялась за оглобли и велела подталкивать сани к навозной куче.

— Сегодня назем повозим, а завтра за мякиной.

Появились Мария с Шуркой. Закутались в шали с завязанными на спине концами. Куклы, а не работнички. Только и слышишь хныканье:

— А где вилы? Лопатку где взять?

Весь навоз с переднего двора вывозили и сваливали под горой, на берегу Урала. Когда начиналась оттепель, казаки выпускали с кард нагульных кобылиц вместе с полудиким, необъезженным молодняком. Кони разгребали копытами навозные кучи, выбирали и начисто съедали остатки корма. Весной, во время разлива Урала, вся эта масса навоза смывалась и уносилась полой водой, оседая на широких приуральских поймах, где потом буйно зеленели луга, а на ковыльных гривах вырастали арбузы величиною чуть ли не с тележное колесо.

Жили и хозяйничали без мужчин. Теперь вся доставка кормов лежала на Илье с Настей. Тока находились около полей, иногда в двух разных местах. Возчиков будили чем свет. Мать кормила горячими пшенными блинами, смазанными душистым конопляным маслом, поила чаем, и они шли запрягать красных быков. Темь стояла на дворе. На повете, посвистывая, играл клочьями сена утренний ветер. Пока Илюшка отвязывал в хлеве бычьи налыги, Настя стояла в дверях и подсвечивала маленькой мигающей лампешкой. Большерогие быки сопели в углу, жевали солому и глядели черными добрыми глазами. Илья поодиночке выводил их из хлева и накидывал скрипящее ярмо. Потом Настя с матерью запрягали в розвальни Гнедышку, застоявшегося в кизяках. До самой околицы Илюшка вел быков за налыгу и подгонял ременным кнутом. За последним домиком Татарского курмыша он давал быкам волю, а сам пристраивался возле переднего кола на связку бастриков и кольев. Быки шли навстречу серой, предрассветной дали, гулко переступая через невидимые струйки колючей поземки. Дробно стучала о ярмо притыка, свирепо скрипели на морозе широкие некованые полозья бычьих саней. За быками, помахивая поседевшей от инея башкой, плелся Гнедышка, дыша горячими ноздрями в Илюшкин затылок. Закутавшись в большой черный тулуп, Настя сидела спиной к головяшкам и пела. Голос у нее приятный, сильный. Шагают быки, гремят на раскатах сани, поет под полозьями снег, бодро пофыркивает Гнедышка, нетерпеливо бьет копытами по затвердевшему, вылизанному поземкой шляху. Насте надоедает петь и тащиться за ленивыми бычьими санями. Она протяжно свистит, как мальчишка — это значит, Илюшке надо придержать быков и дать ей дорогу. После четверти пути она всякий раз выезжала вперед, обгоняя, кричала в снежную ночь:

— Смотри, опять не усни, как тогда…

Однажды произошел такой случай. Плохо, неудобно сидеть на голой передней колоде возле бастриков, то и гляди свалишься под полоз. Как-то с вечера Илюшка на бычьих санях разнял колья и приладил на них старенький от телеги плетешок, привязал веревкой, сенца подложил, чтобы сидеть было помягче. Прилег на сено, поднял воротник тулупа и знай кнутиком помахивает да на полевого быка-лентяя покрикивает, а то и песню затянет. Вот так пел, пел, да и задремал. Просыпается, стоят его быки, дышлом в ворота упершись. Домой повернули, пока он спал…

Самыми каторжными были поездки за мякиной, особенно на вторую Грязнушку. Тащатся, бывало, через горы и буераки, кувыркаются на каждом косогоре. Собирай потом со снега, особо когда буран задует. Да и с сеном хватало муки. Настя подавала, а Илюшка навивал воз. Делал он это еще неумело, обязательно стаптывал в ту сторону, под раскат… Огромный возище на первом же повороте летел вверх тормашками. Все трещало, ломалось, рвалась сбруя.