Пробуждение

После очередного столкновения с отцом Илюшка лежал с открытыми глазами и обдумывал, как убежать из дому и начать новую жизнь. Сладостно и страшно было думать об этом. В сонной тишине он отчетливо слышал каждое слово.

— В кого он такой уродился? — говорил отец.

— Не знаю, — тихо отвечала мать.

— Как ты не знаешь?

— А так… Парень растет, как парень, как все…

— Как все! Он во всем сам себе на уме. Нет у него ни к чему никакого радения!

— Мал еще…

— Мал! Ты погляди, как работает Петька Иванов!.. Уж если везет воз чилиги, так это воз. Двор блестит, молотить можно. Или возьми Малахова — сразу видно, что это хозяин!

— С твоим характером ты кого хочешь отучишь хозяйничать…

— Помолчала бы ты, потатчица. Кто избаловал мальчишку?

— Я, скажешь?

— Ты и дедушка. Головастый, твердили, смышленый, учить надо, в кадеты отдать… Я покажу ему такие кадеты!..

— Ты покажешь… Вон Настя от твоих показок делиться хочет.

— А ты, поди, рада?..

— Радоваться тут нечему… Ты на себя оглянись и вспомни: когда ты был добрым к детям?

Но отец иногда бывал ласковым и добрым. Особенно, когда вместе ходили в баню. Распаривался он и становился неузнаваемо мягок, заботливо мылил Илюшке голову и отмывал добела каждую косточку. Сколько раз Илюшка обманывался этой его «заботливостью» и потом расплачивался своими же косточками… С возрастом он перестал верить в доброту отца, которая, как он понял позже, все же не была показной. Илюшка был памятлив, восприимчив. На особенности его характера сказалось и чтение книг, и влияние Алексея Амирханова, которого он уважал и любил до самозабвения, а Ивану Никифоровичу это причиняло страдание. Он не раз пытался сгладить противоречия, хотел устранить их своими, чисто родительскими средствами. Однажды перед пасхой он велел запрячь в телегу лошадь. На вопрос сына — зачем? — ответил:

— Проедем к рыбакам и по пути наберем в тугае дровишек.

В дни великого поста рыбу полагалось есть только в вербное воскресенье, за неделю до пасхи. Станичные рыбаки, братья Абязовы, взяли у отца лодку и обещали поймать к празднику свежей рыбы.

Отец заставил Илью править лошадью, а сам прилег на разостланный в телеге полог.

Весна в том году была капризной, недружной. В начале апреля сильно пригрело жаркое уральское солнце, за одну неделю почти растопило все сугробы, затем похолодало, пошел снег с дождем и расквасил пашни. Отец решил до пасхи на пахоту не выезжать, а дать земле согреться и подсохнуть. У стариков издавна были свои хозяйственные и погодные приметы.

Было прохладно и пасмурно. Ветер дул вдоль Урала свирепыми порывами, пригибая голый молодой вязник и черемушник. Подъехали к берегу. Урал был взъерошен гривастыми волнами. На яру упруго качались старые осокори. Рыбаки ставили сети в крутояром затишье глубокого левобережного затона. Отец пробовал кричать, но голос его заглушал шум прибоя. Илья предложил поехать к старому ерику и поставить там морды.

— А какой толк?

— Поймаем рыбы.

— Неплохо бы… Только как ты ее возьмешь в такую непогодь?

— Я знаю как…

— Ну, ну, — снисходительно прогудел отец. Он с утра был покладист и уступчив. Илья не понимал, зачем он затеял эту поездку в такой холодный, непогожий день. К рыбакам он любил ездить один, чаще всего верхом, а тут и сына потащил с телегой. Не из-за дровишек же! Когда мотались туда-сюда по тугаю, с хрустом давили звонкий валежник, он даже ни разу не взглянул на это добро. Никогда Илья не видел его таким задумчивым и ко всему безразличным. Он ни в чем не перечил, легко согласился о выборе места с сыном. Еще с осени отец прибрал две новые морды и укрыл их в кустах под корягами. Сейчас они пригодились.

— Добро, что целехоньки остались, — сказал отец. — Вот если бы крылышки им сплести…

— Сплетем, долго ли…

Тальнику было много, и он еще не успел налиться весенним соком. Вдвоем они споро нарезали длинных, ровных, талинка в талинку, гибких прутьев, сплели два крыла, приладили их к мордам и перегородили небольшую протоку, соединяющую — во время половодья — два больших озера — Кривое и Старый ерик. В эту пору, бывало, дедушка Никифор брал таким манером много рыбы.

— А ты дельно придумал, — когда все было готово, похвалил отец. — Варит башка-то… Вот если бы у тебя была такая охота и к другой домашней работе, — добавил он неожиданно.

Илюшка в душе признавал справедливость его слов, но сделать с собой ничего не мог. Домашние дела тяготили его всегда. Смотрел он сейчас по сторонам и молчал.

Вокруг по изрезанной ковыльными межами гриве протяжно завывал степной ветер, зло мотая вязовый куст, за которым стояла лошадь. Ветер налетал яростно — то гнул куст, то срывал остатки мертвых листьев. Те, что упрямо держались на ветках, издавали пронзительный свист, а те, что отлетали, кувыркались в протоку и уплывали на гребешке мутной волны бог знает куда.

Ветер дул сырой, промозглый. Из приставленных к телеге ветрениц и остатков сена с остожья соорудили затишку и укрылись в ней. Было голодно — попробовали есть мякоть из корня ситника-камыша. Он был сладковатый, пах тиной. Отец достал из мешка холодную картошку в мундире и две ржаные лепешки.