Пробуждение

— Одевается, — выходя из горницы, ответила Аннушка. На ней были высокие желтые ботинки, привезенные Мавлюмом чуть ли не из самой Варшавы, новая коричневая юбка, ярко-лиловая, с вздутыми рукавами кофточка, а на затылке наверчена крупно заплетенная коса. Аннушка была радехонька и счастлива, что затеяла всю эту заваруху.

— Давай живее! — войдя в горницу, подгонял Федя Илью. Ему тоже не терпелось вступить в схватку.

— Я готов. — Илюшка надел свой единственный из синего сукна френч с накладными карманами. В один, правый, сунул наган.

— Все-таки решил взять? — спросил Федя.

— Мало ли что… В самое логово идем.

— Это верно. Ты только не задирайся и не выходи из себя. Понял?

— Как не понять. Как вспоминаю об этой бирючьей норе, коленки начинают дрожать…

— Так, может, тебе не ходить? Мы и одни. Я справлюсь и без пушки…

— Нет, пойду, Федя. В глаза хочу бирючкам поглядеть…

Пузатые, приземистые дома станицы успели за утро обсохнуть и сыто, миротворно пригреться на солнце. Небо было прозрачным и чистым, как большое голубое стекло, которое спозаранку протерли тряпицей.

— Торговца ты знаешь. Дементьев из Озерной. У отца в Оренбурге несколько мануфактурных лавок. Помнишь, когда мы с тобой работали в ярмарочном комитете, он у нас патент выписывал? Еще пятерку на углу стола «забыл». Я его тогда шуганул…

— Все помню, — кивнул Илья и поправил концы обмотанного вокруг шеи желтого башлыка.

В доме Полубояровых Илья был единственный раз, когда уводили с матерью Мухорку. Он пытался представить себе, с какой ехидной высокомерностью встретит их Сережка, его братья, а особенно снохи. Не ждут, наверное, такого визита.

Илья ошибался. Живописную компанию во главе с председателем поселкового Совета Полубояровы снохи узрели в окно и сторожко ожидали их приближения.

— Я так полагаю, Евграф Севастьянович, что идет эта большевистская братия по твою душу, — сказал Сережка Полубояров торговцу. — Я выйду к ним, а ты тут прибери, что успеешь…

— Что прибирать-то? Что?

Смуглый, черноволосый Евграф обеспокоенно обвел комнату круглыми, чуть раскосыми глазами. Весь передний угол крашеного пола просторной, многооконной горницы был завален разномастными кучками пуховых платков.

Полубояров встретил комиссию на крыльце в небрежно сдвинутой на лоб кубанке, во вздутых пирожками черных галифе, заправленных в шевровые сапоги.

— Советской власти наше нижайшее! — откозырнул он, не скрывая усмешки в прищуре серых, недобро поблескивающих глаз.

— Ты что-то рано, Сергей Ерофеич, вихляться начал? — спросил Федя.

— Не вихляюсь, а честь властям отдаю. — Полубояров так взглянул на Илью, точно отравленную стрелу метнул.

— Не надо нам твоей чести, — ловя его дерзкий взгляд, ответил Илья.

— Ты еще не власть, ты всего-навсего писарь… Вот и пописывай, пописывай… — Расставив ноги, Сережка сцепил пальцы за спиной.

— Это мы от тебя уже слышали.

— А ты не слушай, а то еще один чирышек наживешь на башке… — С утра Полубояров выпил с платошником лишку, потому и на язык был невоздержан, да и злости накопилось немало.

— Слушаю в оба уха и двумя глазами гляжу. Не задерживай. У нас дело к твоему постояльцу. — Илья не мог никак унять дрожь в руках.

— Ты что вязнешь к людям? Мы ить не в бирюльки идем играть. Пошли, ребята! — Оттеснив плечом Сережку, Федя пропустил вперед Илью и Горшочкова. За ними, поднимаясь по крашеным ступенькам, застучала каблучками Аннушка.

— А ты куда? — Полубояров загородил Аннушке дорогу.

— Она понятая! — сказал Федя.

— Понятая! Если уж Нюшка пришла в мой дом понятой, что же будет дальше, боги мои!

— А ты молись, молись, может, и услышит тебя твой боженька… А ну дай дорогу! Чего перья распустил, как петух общипанный?

Даже Федя изумился. Вот так Аннушка!

— Ты слыхал? — спросил он Полубоярова.

Тот стащил папаху, вытер ею щеки и, сверкнув белками красноватых глаз, молча стиснул зубы.

Торговец встретил комиссию в передней. За ним, прислонившись дородной спиной к наглухо закрытым дверям горницы, стояла Авдотья. Она раздобрела. Лицо ее, и без того широкое, стало еще мясистей. В заплывших глазах вспыхивали злые огоньки. Платошник суетливо рылся в толстом бумажнике, извлекая потрепанный патент.

— Мы знаем, что бумаги у вас в порядке, — отдавая патент Горшочкову, проговорил Илья. — Мы не за тем пришли, гражданин Дементьев.

— А зачем, дозволю себе спросить? — Взгляд торговца прилипал то к одному, то к другому, крупная косматая голова его вертелась, как на шарнирах.

— Мы насчет цен на платки, повышения, значит, — вставил Горшочков.

— Каких цен? Извините, не понял… — Длинные, чуткие пальцы торговца, привыкшие встряхивать платки и паутинки, скользили по золотой цепочке часов, растянутой поперек черного жилета.

— Брось, Дементьев! — не выдержал Федя. — Ты ведь хорошо знаешь, о чем идет речь. О лимитных ценах. Я за тобой, милок, знаешь, сколько гоняюсь!

— А ишо насчет того: почему в Совет не заехали, разрешения не взяли? — снова вступился Горшочков. — Я как председатель…

— Каюсь, товарищ председатель, каюсь. Поздновато вчера приехал, не хотелось тревожить перед воскресным днем… — оправдывался платошник.