Пробуждение

В зал вошла невысокая светловолосая женщина в зеленом платье с золотистой змейкой-пояском. Голова змейки свисала вниз, а хвост закручен вокруг пояса и торчал немного вверх.

Пианист перестал играть. Он поднялся, поздоровался за руку с женщиной, и все танцевавшие быстро встали в шеренгу.

Женщина медленно прошлась вдоль ребят, словно хотела убедиться, все ли на месте, а затем повернула голову и посмотрела на Шульгина.

— У нас новенький! — показала Витковская. (А Шульгин готов был провалиться сквозь землю — так неудобно вдруг стало, что он, такой огромный и нескладный, явился разучивать танцевальные коленца.)

Женщина кивнула и подошла к нему.

— Меня зовут Евгения Викентьевна. А тебя?

— Сергей.

— В школе успеваешь?

— Да.

— Танцевать любишь?

— Нет… Не приходилось.

— Хорошо, сегодня посмотри, а со следующего раза начнем работать. Будем очень рады, если тебе понравится.

Она вернулась к ребятам и подозвала толстого, ужасно кривоногого парня.

— Обносов, — сказала она, — после занятий останься, мне нужно с тобой поговорить.

— За что-о? — протянул Обносов, краснея и тараща глаза на Евгению Викентьевну.

— Потом объясню, сейчас занятия. Становись! — Она взглянула на него так, как, наверное, врач смотрит на тяжело больного пациента.

Обносов сгорбился, демонстративно пожал плечами и вернулся на свое место.

«Вечный страдалец со своей вечной темой «за что-о?», — подумал о нем Шульгин, проникаясь сочувствием к вечному страдальцу.

И тут же начались занятия.

Все, что увидел Шульгин, было как во сне. Даже интереснее, потому что этот сон наяву удивлял его, беспокоил, заставлял радоваться, если у ребят выходил какой-то «батман-тенду», и тревожиться, если у кого-то из них долго не получалась какая-то «синкопированная веревочка».

После разминки у станка (оказывается, жерди на стене называются станком) ребята приступили к репетиции литовского танца «Сукциниса». Веселая мелодия начиналась и тут же умолкала: кто-то из ребят путался, сбивался, шел не туда или забывал следующее движение.

«Да что тут особенного? — думал Шульгин и загорался новым для себя желанием. — Нужно только знать, что за чем, и не сбиваться с такта. А эти притопы и прихлопы — дело нехитрое…»

У одной девушки не было партнера. Увидев это, он отделился от стены и как был — в ботинках, пиджаке, школьных брюках с вытянутыми коленями, — так и двинулся к ней через весь зал. Подошел, встал рядом и попытался танцевать со всеми.

Ребята улыбнулись, но никто и виду не подал, что это их удивило. А девушка, которая вдруг обрела партнера, обрадовалась и стала помогать.

Евгения Викентьевна посмотрела на пианиста — он тряхнул головой и еще веселее ударил по клавишам.

Повторяли снова и снова. Шульгину казалось, что он танцует все лучше и лучше. Но если ребята танцевали с улыбкой, то его лицо было таким, словно он тащил на себе дубовый шкаф. Он никого не замечал, не подчинялся звукам музыки; вспотел, раскраснелся и в том месте, где нужно было идти на «ручеек», споткнулся о собственную ногу и наконец-таки растянулся на полу.

Тут уже было невозможно выдержать. Ребята захохотали. На их лицах было столько восторга, что даже Евгения Викентьевна отошла к пианисту, чтобы Шульгин не заметил ее улыбки.

Шульгин быстро поднялся и по привычке, будто упал на школьном дворе, стал отряхивать брюки. Делал он это с ожесточением, чтобы скрыть неловкость. Танцоры прямо за животы схватились — так было смешно.

Шульгин поправил рубаху, которая почему-то вылезла из-под ремня, и посмотрел на ребят. Когда они перестали смеяться, тихо и серьезно сказал:

— С ритма сбился…

Наморщил лоб, махнул рукой и направился обратно к стене. Тут же вернулся, дошел до середины зала и стал искать выход. Не нашел, а потому остановился у окна.

— Повторяем танец, — властно сказала Евгения Викентьевна и пошла за Шульгиным. Взяла за руку, повернула к залу. — Вставай, пожалуйста, к Наташе… Почему ты бросил партнершу? Это не по-товарищески.

Шульгин хотел отказаться, но лицо женщины было таким дружелюбным, а улыбка — такой приветливой и доброй, что он не осмелился. Поднял голову, будто молодой верблюд, и зашагал к своей одинокой маленькой Наташе.

Репетиция продолжалась.

— Больше артистизма, Сережа! А ну-ка улыбнись! Что это ты, как самодержавный правитель?.. Веселее, свободнее… Так, прекрасно — пошли на «ручеек». Не спотыкайся, выше руки! Дайте пройти Сереже… Молодцы, все славно! — восторженно руководила Евгения Викентьевна и тут же сама показывала, как нужно танцевать.

У Шульгина не получалось. Теперь он просто ходил рядом с Наташей, держась за ее руку…

Когда репетиция подошла к концу, ребята подбежали к пианисту. Стали упрашивать, чтобы он сыграл какой-нибудь танец. Пианист наклонил голову и громко объявил:

— Танцуем па-де-грас!

Шульгин вернулся к стулу у входа и повалился на него — так устал. Некоторое время разглядывал танцующих Витковскую и Головко. Он завидовал умению и проворству этой пары.

Танцевали не все. Высокий желтоволосый парень и такая же высокая девушка стояли у окна и веселили друг друга рассказами. Оба прыскали от смеха, а парень держал ее за руку.