Пробуждение

Шульгин недоумевал и возмущался. Он думал, что как-то мы, люди, все связаны между собой. И враги и друзья. И значит, каждый из нас не может жить отдельно от других. Друзей мы ищем, а враги сами находят нас… Может быть, и для дружбы, и для вражды есть свои законы и пути и нужно сначала встать на этот путь, чтобы он привел к друзьям или к врагам?..

Глотая слезы и капли дождя, ненавидя себя, он вспоминал, словно бы там, во вчерашнем дне, пытался найти хотя бы крохотную возможность для своего спасения.

… Утром проснулся и вышел из палатки. Солнечные струи били сквозь ветки. Он потянулся, глубоко вздохнул. Намочил ладони о росу и несколько раз шлепнул себя по щекам. Запрокинул голову и медленно поворачивался на месте. Верхушки сосен упирались в небо. Иногда в голубой просвет между кронами вплывала птица, и казалось, он смотрит не вверх в небо, а в глубину, и в этой колышущейся глубине живут крылатые рыбы с медлительным полетом.

Часы показывали семь. Он приложил их к уху — послушал и, убедившись, что ходят, застегнул на запястье.

Завтракал на пеньке посреди черничной поляны. Даже медведем себя представил, так это было приятно — никто не видел. Даже позавидовал медведю — столько у него тут всякого добра. Лег вниз лицом на руки. Земля пахла яблоками, свежими досками и чем-то еще, что не имело названия.

На руку что-то упало, будто мокрый лист. Открыл глаза и увидел крохотного светло-коричневого лягушонка. Тот таращил на него глаза — удивлялся, откуда здесь это чудовище — Шульгин.

У лягушонка был такой осмысленный взгляд, так внимательно следил он за глазами Шульгина, что тот не выдержал и сказал: «Привет! Как живешь?» И даже подождал, надеясь услышать: «Привет!»

Лягушонок дернулся, будто пожал плечами, а затем, как маленький танк, повернулся вокруг своей оси и махнул на целый метр в ягодник.

Шульгин снял палатку, уложил в рюкзак и двинулся по лесу, пристально вглядываясь в деревья. Он давно понял, что схема, которую забрал Достанко и которую он, Шульгин, помнил до мельчайших черточек, мало поможет. Оставалось надеяться только на удачу.

Все, кого он теперь вспоминал, словно бы расположились по обеим сторонам пути. Они желают ему успеха и ждут домой. Тут же он вспоминал школу, и что-то кололо в груди — там его одноклассники готовились к первым экзаменам…

Лишь изредка возникали в памяти слова Анатолия Дмитриевича о двух полицаях. И тогда он приостанавливался, озирался, а рука его сама лезла под рубаху и бралась за пистолет. Не заметив ничего подозрительного, он шел дальше и успокаивал себя: «Ну, кто тут может быть? Я ночью вышел из дома, утром сел в поезд — никто меня видеть не мог. Это я от страха думаю о полицаях…»

К вечеру он вышел на знакомую уже поляну — вчера здесь ставил палатку. Шульгин понял, что весь его путь был сплошным блужданием и что он прошел по кругу много километров, а вернулся к прежнему месту. Это и удивило и разозлило его. «Если и дальше так, то я ничего не найду и вернусь с пустыми руками. Нужно ходить иначе, по солнцу».

Но как ходить по солнцу, он не знал. А потому продолжал путь, пока не стемнело. Наконец остановился. Сзади, будто под чьей-то ногой, хрустнула ветка. Он присел, внимательно оглядывая кусты и деревья. Вытащил пистолет и медленно пошел туда. Остановившись у дерева, долго ждал еще какого-нибудь шороха или звука. Нет, там никого не было, и он, метнувшись в кусты, лег на землю и затаил дыхание. Сердце с гулом стучало в груди. Ему казалось, что эти удары слышны на много километров вокруг. Ему еще казалось, что в этом сумеречном лесу за ним следят чьи-то глаза, много глаз, но сам он их не видит и оттого дрожит теперь, как в лихорадке.

«Спокойно, Шульгин, если тут кто-нибудь есть, — объявится. Не поднимайся и жди…»

Вскоре рука его, державшая пистолет, легла на землю. Веки от усталости слипались, а рюкзак, который даже теперь почему-то давил на плечи, хотя лежал на земле, все тяжелел и тяжелел.

Когда в лесу стало совсем темно и уже трудно было различить, где земля, где небо, Шульгин поднялся и пошел дальше.

«Уходить отсюда, уходить, — подгонял он себя. — Там кто-то есть, я это чувствую».

Но уже недоставало сил. Он даже палатку не смог поставить — просто влез в нее с рюкзаком и уснул.

Рано утром он снова был на ногах. И снова пробирался сквозь кусты, обжигая руки о крапиву, спотыкался о пни и корни.

То слева, то справа иногда поднимались дубы. Но ни один не был похож на тот, к которому стремился Шульгин. В двух или трех местах начинал копать. И вскоре убеждался, что опять бесполезно. Лишь однажды удалось найти дуб, совершенно не похожий на другие. А невдалеке стояла сломанная пополам сосна.

«А вдруг! — подумал он. Снял рюкзак и подошел к могучему дереву. Огляделся по сторонам — никого. Подкопал дерн и углубился в землю. — Если здесь, то через несколько минут откопаю. Вот корень, возьму влево, сейчас лопата скребнет по металлу — мешок ведь тонкий, услышу звук. А может, он давно истлел…»