Пробуждение

Я копаю в самой заросшей части огорода, около компостной кучи, выворачивая крошащуюся землю и выуживая пальцами червяков. Почва жирная, черви извиваются, красные и розовые.

                           Никто меня не любит,
                           Все только ненавидят,
                           Пойду я в огород,
                           Наемся червяков.

Эту песенку пели на все лады в школе на переменах: песенка обидная, но червяки, пожалуй, съедобны. В рыболовный сезон они продаются как яблоки – на дорожных знаках висят объявления: «VERS 5¢»[23], а иногда, если инфляция высокая, – «VERS 10¢». Помню урок французского про vers libre[24] – я сперва перевела это как «свободные черви», и мама решила, что я умничаю.

Кладу в банку червей и немного грязи для них. Возвращаясь в хижину, я закрываю банку рукой; черви тычутся в ладонь, пытаясь выбраться. Отрываю кусок бумаги от пакета с продуктами, прикрываю банку и закрепляю импровизированную крышку резинкой. Моя мама запасалась всем подряд: резинками, нитками, булавками, банками – для нее Великая депрессия так и не кончилась.

Дэвид скручивает взятую напрокат удочку; она из стекловолокна – я таким не доверяю. Я снимаю со стены удочку со стальной блесной.

– Давай, бери, – говорю я Дэвиду, – для рыбалки в штиль самое то.

– Покажи, как лампу зажигать, – просит Анна, – я останусь, буду читать.

Мне не хочется оставлять ее одну. Я опасаюсь, что отец прячется где-то на острове и может вернуться в дом, привлеченный светом, и прильнуть к окну, как огромная ночная бабочка; или если он сохранил рассудок, то может просто выгнать ее из дома. Пока мы держимся вчетвером, он к нам не подойдет – он всегда сторонился людей.

– Тоже мне, спорт, – шутит Дэвид.

Я говорю Анне, что она будет нужна мне в лодке для веса, но это неправда, поскольку у нас и так перевес, однако она не подвергает сомнению мои слова, ведь я знаток.

Пока они садятся в лодку, я снова иду в огород и ловлю маленькую леопардовую лягушку на крайний случай. Сажаю ее в банку и прокалываю в крышке несколько дырок для воздуха.

Коробка для снастей пахнет несвежей рыбой от давнего улова; я также беру жестянку с червями и банку с лягушкой, нож и охапку листьев папоротника под рыбу. Джо сидит на носу, Анна сразу за ним, на спасательном жилете, и смотрит в мою сторону, Дэвид на другом спасательном жилете, спиной ко мне, его ноги сплетаются с ногами Анны. Перед тем как отчалить, я прицепляю серебристо-золотистую вертушку со стеклянными рубиновыми глазками на леску Дэвида и насаживаю червя, соблазнительно извивающегося всем телом. Оба кончика шевелятся.

Анна издает возглас отвращения, глядя, как я этим занимаюсь.

Брат говорил мне, что червям не больно, они ничего не чувствуют. Я спрашивала, почему же тогда они извиваются. А он отвечал, что от нервного напряжения.

– Что бы ни случилось, – говорю я им, – держитесь посередине.

Мы тяжело выплываем из бухты. Я набрала слишком много: я так давно не была в лодке, что у меня сводит мышцы, а Джо гребет так, словно помешивает озеро половником, и мы зарываемся носом. Но никто из них ничего не замечает. Я думаю, как хорошо, что мы рыбачим не ради пропитания. Прокусить себе руку и сосать кровь, как делают на спасательных лодках; или индейский способ: если нет наживки, попытайся оторвать кусок своей плоти – вот что такое настоящий голод.

Береговая линия острова остается позади – здесь отец нас не достанет. По небу над деревьями разбрелись слоистые барашки облаков, словно мазки акварели на влажном листе; на озере ветра нет, воздух мягкий, как перед дождем. Рыбам такое нравится, как и комарам, но я не могу применять никакой спрей, поскольку он заденет наживку, и рыба это учует.

Я рулю вдоль берега. Из бухты взлетает синяя цапля, ловившая там рыбу, и поднимается в небо – шея и клюв тянутся вперед, а длинные ноги вытянуты назад, – точно крылатая змея. Цапля замечает нас и, отрывисто каркнув – наверное так кричал птеродактиль, – поднимается выше, направляясь на юго-восток, где обитала и, наверно, до сих пор обитает их стая. Но теперь мне нужно внимательнее следить за Дэвидом. Медная леска провисает, опускаясь в воду, чуть вибрируя.

– Есть что-нибудь? – спрашиваю я.

– Так, вибрирует слегка.

– Это блесна качается, – говорю я. – Держи кончик в воде; если почувствуешь клев, обожди секунду и резко тяни, хорошо?

– Ясно, – говорит он.

Мои руки устали. Я слышу, как у меня за спиной лягушка в банке тычется носом в бумажную крышку.

Когда мы приближаемся к отвесному утесу, говорю Дэвиду смотать удочку – мы будем рыбачить на месте, и он сможет испытать свой агрегат.

– Ложись, Анна, – произносит он, – и я испытаю свой агрегат.

– Господи боже, – говорит Анна, – тебе ко всему надо это присовокупить, да?

Он хихикает, глядя на нее, и сматывает удочку – леска натягивается, с нее стекает вода; блесна, сверкнув бледным боком, выскакивает из озера. Когда она скользит к нам над водой, я вижу, что червя нет. На крючке только ошметки кожи; раньше я удивлялась, как приманки с грубыми глазками африканских идолов могут обмануть рыбу, но, возможно, рыба теперь поумнела.