Пробуждение

Мы напротив утеса, серая глыба вздымается как монумент, чуть нависая над нами, с уступом посередине, похожим на карниз, в расселинах растет бурый лишай. Я надеваю свинцовое грузило и другую блесну с новым червем на леску Дэвида и покручиваю ее; червь, розовый, розово-бурый, насаживается и исчезает в тени утеса. Его замечают темные рыбьи торпеды, принюхиваются к нему, трогают носами. Я верю в них, как другие верят в Бога: я их не вижу, но знаю, что они там.

– Не шуми, – говорю я Анне, начавшей ерзать. – Они могут услышать.

Темнеет, кругом тишина; из леса доносится клекот дроздов, они поют на закате. Рука Дэвида ходит вверх-вниз.

Никакого результата, и я велю ему сматывать; червя опять нет. Достаю мелкую лягушку, крайнее средство, и как следует цепляю на крючок, невзирая на кваканье. Я никогда еще не делала этого сама.

– Бог мой, ну и хладнокровная же ты, – говорит Анна.

Лягушка уходит под воду, гребя лапками, сейчас она напоминает плывущего человека.

Все ждут с нетерпением, даже Анна: они догадываются, что это мой последний фокус. Я пристально смотрю на воду – для меня это всегда была своего рода медитация. Мой брат брал умением – он мог предугадывать поведение рыб, а я рыбачила, прислушиваясь и молясь.

                  Отче наш, Иже еси на небесех,
                  Дай, пожалуйста, рыбе пойматься.

Позже, когда я поняла, что это не действует, стала просто повторять: «Ловись, пожалуйста», словно заклиная или гипнотизируя рыбу. У брата улов был больше, но я могла притворяться, что мои рыбы шли ко мне по доброй воле, выбирая смерть и заранее меня прощая.

Я начинаю думать, что лягушка нам не поможет. Но магия работает – удочка клонится к воде, словно волшебная лоза, и Анна вскрикивает от неожиданности.

– Держи леску крепко, – говорю я.

Однако Дэвид меня не слышит и неистово сматывает удочку, хохоча от возбуждения, и из воды выскакивает рыба, зависая в воздухе, как на фотографии над барной стойкой, только живая. Она качается и дергается, леска провисает, рыба бьет хвостом, изворачиваясь; Дэвид со всей дури тянет удочку на себя, и рыба, чуть не сорвавшись, летит по дуге и шлепается в лодку, прямо на Анну, которая вопит, съежившись:

– Уберите ее с меня! Уберите с меня!

Лодка ходит ходуном.

– Бляха-муха, – говорит Джо и хватается за край лодки.

Я наклоняюсь к другому краю для равновесия, а Дэвид пытается поймать рыбу. Она скачет по дну лодки, раздувая жабры.

– На, – говорю я, – ударь ее по голове.

И даю ему нож в чехле – мне не хочется самой убивать ее.

Дэвид пытается ударить рыбу, но промахивается; Анна закрывает глаза и постанывает. Рыба скачет ко мне, и я припечатываю ее ногой, хватаю нож и быстро луплю рукояткой, разбивая череп. Рыба дрожит всем телом и замирает.

– Ну что? – произносит Дэвид, в гордом изумлении глядя на свой улов.

Все смеются с облегчением, радуясь победе, словно на параде в честь окончания войны, и я радуюсь за них. Звуки их голосов отскакивают от утеса.

– Судак, – говорю я, – щуренок. Будет нам на завтрак.

Рыба хорошего размера. Я ее поднимаю, крепко держа пальцами под жабрами, потому что рыба может укусить и вырваться даже мертвая. Я кладу ее на папоротник и ополаскиваю руку и нож. Один рыбий глаз заплыл, и меня подташнивает – это потому, что я ее убила, отняла у нее жизнь; но я понимаю, что это иррациональное чувство, ведь убивать кое-кого в порядке вещей: еду и врагов, рыбу и комаров; и ос, когда их слишком много, иногда ты даже заливаешь их норы кипятком. «Не тревожь их, и они тебя не потревожат», – повторяла мама, когда осы кружили над нашими тарелками. Это было еще до постройки дома, когда мы жили в палатках. Отец говорил, осы летают в определенные дни.

– Четко, да? – спрашивает Дэвид; он возбужден, он ждет похвал.

– Ы-ы, – говорит Анна, – она скользкая, я ни кусочка не съем.

Джо усмехается, возможно, завидуя.

Дэвид хочет опять закинуть удочку; это как азартная игра – прекращаешь, только если не везет. Я молчу о том, что у меня больше нет волшебных лягушек, и протягиваю ему червя, чтобы он сам насадил его.

Он рыбачит какое-то время, однако без успеха. Анна опять начинает ерзать, и тут я слышу гудение – моторную лодку. Я вслушиваюсь – лодка может направляться в другую сторону, но она обходит мыс, гудение переходит в рев, и вот на нас движется большой катер, вспенивая воду по обеим сторонам. Двигатель смолкает, катер скользит мимо нас, покачивая нашу лодку. На носу висит американский флаг, и второй на корме, на борту два пассажира – недовольные бизнесмены с лицами мопсов, в щегольской амуниции, – и тощий замухрышка из местных, проводник. Я узнаю Клода из мотеля, он сердито щурится, глядя на нас, ведь мы покушаемся на его добычу.

– Клюет? – кричит один американец, обнажая зубы – дружелюбный, как акула.

– Нет, – говорю я, пиная Дэвида.

Он бы похвастался, чтобы позлить их.

Другой американец бросает окурок сигары за борт.

– Не самое лучшее место на вид, – говорит он Клоду.

– Раньше было, – отвечает Клод.

– На следующий год собираюсь во Флориду, – сообщает первый американец.