Пробуждение

— А ты передо мной героя не строй, я тебе не девушка. — И не повышая голоса: — Выполнишь план — получишь премию. Я ко всем одинаково отношусь. Не выполнишь — возьмешь расчет. Понял?

— Я вас давно понял! — с ненавистью сказал Петрушин и вышел.

— Некультурный у нас народ, Иннокентьевна, — вздохнул Семен Корнеевич. — Не стоит на них ваши нервы тратить!

Сейчас уже могу все это спокойно описывать. Но что со мной тогда творилось! В конторе я была как каменная, точно все происходило не со мной. Пришла домой как ни в чем не бывало. Катька дожидалась с задачкой. Сели решать. Хочу объяснить ей пустяковое правило: часть по целому. Только рот раскрыла, как горло сдавило судорогой. И такое отчаяние! Что такое, думаю, со мной? Неужели оттого, что Катька не понимает задачи? Ведь ерунда. А отчаяние все сильнее. И мне ужасно смешно, что я от такого пустяка отчаиваюсь. Начинаю хохотать и слышу, что получается рыдание. Катька с испугом на меня таращится. Вбежала Настасья Петровна, охнула, засуетилась, стакан с водой сует. Я зубами о стекло стучу и почему-то все одно слово выговариваю, никак выговорить не могу: за-за-за-че-ем. А что «зачем», почему «зачем» и сейчас понятия не имею.

Уложила меня Настасья Петровна, укрыла, чайком горячим попоила. Сидит рядом, плечо поглаживает, приговаривает:

— Ну, чо? Ну, чо? Оби́жаночка моя…

Обижаночка! Какое ласковое слово! И так мне себя жалко сделалось. Лежу, слезами горючими заливаюсь всласть. Мечтаю: если б кто-нибудь из вас меня сейчас увидел, тут бы рядышком оказался… И, представляешь, мне приносят письмо от Юрки из армии! Бывают же счастливые минуты в жизни! Как я его читала!.. Ты, конечно, знаешь, что он попал в школу сержантов. И уж тебе он наверняка подробно описал всех своих товарищей и командиров. А я ведь впервые получаю от него настоящее, полное письмо. Читаю про строевые занятия. И про дежурство на кухне. И про то, как трудно стоять на посту. И все вижу. Точно я пришла туда. Точно мостик перекинулся от моей Елани к тому городку на Волге… Можно в гости сходить, поглядеть, поговорить: ну, как ты там? А я вот как! И я вдруг ощутила, именно не умом, а всем существом почувствовала, что не одна на свете, что нас таких, как он, как я, на нашей земле тьмы, и тьмы, и тьмы, что все вместе мы и есть молодое поколение… В общем, мне стало легче. Вот что со мной совершило Юркино письмо.

6

Странно, как мы с тобой по-разному все стали оценивать! В истории с Кирпоносом и Меричем для тебя главное: люди уходят от коллектива. А для меня главное: несмотря на их уход, бригада существует!

Может быть, потому что ты далеко, не видишь, не слышишь их… Посмотрела бы, как Глаша реагировала. Глаза свои зеленые сощурила, ноздри раздула.

— Скоты! К участку не подпущу! Ух, пятнало бы их!..

Доброхотовы, те спокойно выслушали. Они вообще люди солидные. И приехали основательно, надолго: с уймой мебели, с фикусами. Доброхотов рассудительно так сказал:

— Бывает. Ничего.

Каюров, узнав, что на Кирпоноса за ущерб сделают изрядный начет, даже посочувствовал, предложил:

— Скинемся!

А Петрушин! Он и окоряет, и носится по участкам, и ведет документацию. Вечно в спешке, мокрый, волосы на лбу слиплись, щеки ввалились, один нос утиный торчит. И охрип. Вырывается у него из горла шип, да скрип, да иногда петушиная трель. Когда он по вечерам забегает к нам, Настасья Петровна его горячим молоком поит и поддразнивает:

— Чо, накомандовался? Поди за Сидоровым погоняйся, пуп надорвешь!

На что Петрушин мгновенно вскипает, как чайник, и, брызгая слюной, с шипом и писком доказывает, что смеется последний, что правда себя покажет и тому подобное.

И только один Искандер у нас вне времени и пространства. Пришла к нему на участок принять работу. Окоряет. Стою жду, когда заметит. Окликаю. Какое! Сдирает скребком кору, мурлычет себе песенку, улыбается. Оттащила его за руку, удивляется:

— Смотри, откуда взялась?!

Спрашиваю, как он относится к истории с Кирпоносом и Меричем, улыбается. Сияет как медный таз. Что ж тут, спрашиваю, веселого? Смотрит на меня как лунатик, еще шире расплывается.

— Глашу в лесу не встречала, а? Глашу!..

Правда, как бы хорошо тебе приехать сюда, хоть посмотреть на нас на всех! А то сидишь там среди стен и книг, жизни настоящей не видишь. Одни теории. А тут жизнь, тут борьба. Да, я теперь ясно вижу: борьба! За Спицына, за Мерича, за Дашу, может быть, даже за Кирпоноса и Кузьмича… Еще не понимаю: между кем и кем идет борьба и почему? Но чувствую эту борьбу во всем — и в наших неудачах, и даже в этих «божественных письмах». На днях ведь еще одно получила, с угрозой. Обнаружила в своем учетном журнале, который хранится в конторе. Вот полюбуйся.

«Возлюбленная сестра, не предавайся соблазну! Стой в свободе, которую даровал нам Христос. И других не подвергай рабству, и себя. Ибо не по духу собрались вы и не ради духа. А ради плоти. А дела плоти известны: распри, пьянство, бесчинство. Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение.