Пробуждение

Кирпонос, как обычно, не обращает на меня ровно никакого внимания, чешет и чешет своим стругом. Митька ходит за ним с отвесом, намечает на стволе, а Кирпонос тут же хаком режет направляющий желобок. Это против инструкции. Желобки, как правило, проводятся после окорения, когда устанавливаются приемники. На мой вопрос Кирпонос, не поднимая головы, бурчит:

— А на что второй раз к дереву подходить!

Делаю первое в моей жизни изобретение:

— К чему же таскать с собой и струг и хак? Добавьте на струге резец для желобка.

Митька берет из рук у Кирпоноса струг, пробует пальцем и задумчиво говорит:

— Если приклепать поверху…

И я ощущаю себя Эдисоном.

Митька делает таинственное лицо, достает из-за пазухи бутылку.

— С окончанием окорочки, Иннокентьевна! Присоединяйся.

Вид бутылки приводит меня в ярость.

— Спаивать его пришел!

— Но, но, но, — обижается Митька. — Ты меня с подлипалой одноглазым не путай! С праздничком проздравить, что кой-кому нос утерли!

Кирпонос выхватывает у Митьки бутылку, идет на меня. Не успеваю испугаться, как он с размаху в осколки разбивает бутылку о дерево. И слепо идет прочь сквозь лес, ломая кусты, как танк.

— Ну, сильна! — говорит Митька жалобно.

Ухожу победительницей. Весь день путешествую по участку как именинница, принимаю поздравления. С достоинством кивает мне Доброхотов:

— Идет помаленьку, Вера Иннокентьевна!

Слышу монотонное пение Искандера. Издалека, не переставая петь, машет мне рукой, улыбается — одни зубы сверкают. Через два километра натыкаюсь на Глашу с ведром разведенной извести, с помазком — она размечает участок. На лице белые брызги, как снег. Зеленые глаза сияют.

— Моего там видела?

— Видела.

— Поет?

— Поет.

И она довольно смеется.

Настоящий именинник Петрушин налетает на меня, как всегда, взмокший и встрепанный.

— Еле догнал, понимаешь! Бегаю, понимаешь, по твоим следам как собака! Хорошо еще, следочки — не спутаешь!

Только сейчас обращаю внимание на то, какие крошечные следы оставляют мои валенки тридцать четвертого размера рядом с его огромными. Он перехватывает мой взгляд.

— Как заяц! — Он совсем осип и произносит одни свистящие и шипящие. Ему самому смешно.

И мы идем с ним принимать работу — последнюю работу перед новым сезоном.

И вот после такого счастливого дня — подарочек! Сидим за ужином, как у нас повелось, рассказываю Настасье Петровне и Катьке события дня. Стук в дверь. Входит соседка, та самая толстая украинка, которая учила меня доить. Но сегодня входит как чужая. На меня не смотрит. Церемонно кланяется, останавливается у порога. На полном ее лице выражение важное, царственное. А наряд! Из-под зимнего пальто с чернобуркой выглядывает ярко-зеленое шелковое платье, на ногах лакированные туфли!

Настасья Петровна медленно поднимается ей навстречу. А у меня от предчувствия сердце обмирает.

— Прийшлы за добрым делом! — произносит соседка деревянным голосом и снова церемонно кланяется.

— Заходите, садитесь, гостем будете! — таким же деревянным голосом серьезно отвечает Настасья Петровна и тоже кланяется.

— Не сидеть прийшлы, а за добрым словом! — со значением говорит соседка и не двигается с места.

Настасья Петровна мелкими шажками подходит к ней, расстегивает пальто, осторожно, как с манекена, снимает, вешает на крючок. Поддерживает под локоть и ведет в комнату. Соседка усаживается на стул, точно на трон. Повелительно машет рукой на нас с Катькой. Обе скрываемся в моей комнате. Катька притихла, прижалась ко мне, ей тоже страшно.

Настасья Петровна устроилась напротив гостьи, торжественная, — мне видно ее лицо. Наступило долгое, полное достоинства молчание. Первой начала соседка:

— Ото так, значит. Есть у нас парубок дуже гарний. И роду крепкого, и с лица тож — хоч в газету, хоч в телевизор! Ходят коло нього дивчата, а вин до их ниякой уваги. Бо думает та гадает за одну кралю, за карии очи, за чорную ко́су. И нема йому спокою ни в день, ни в нич. Порадьте, будьте ласкави, що йому, бидолаге, робити? Бо дуже сумуе.

Она замолчала. Заговорила Настасья Петровна:

— Чо нам-то? Нам-то чо? А пускай тот красавчик в город слетает, платочек покупает, слезы осушает.

— Нащо ж йому в город? Йому и тут можна купити чого треба. Ось у вас е товар, у нас купец.

Настасья Петровна поглядела на меня. Отчаянно мотаю головой. Но она с явным удовольствием продолжает игру.

— Что товар-то заглазно продавать? Коли свашить, так свашить! Скажите нам купца-то.

— А купец наш Андрей Тарасович Кирпонос!

Господи, я чуть не умерла. И ужас и смех разбирает. Катька в меня вцепилась, ревет, шепчет:

— Не ходи за него, нянька! Не ходи!

Настасья Петровна поднялась, низко поклонилась гостье.

— Непродажный наш товар-то! Ищите краше нас.

Соседка, сбившись с тона, в сердцах сказала:

— Меня байдуже! Та що ж вона тут у вас маком сидит? Хлопец моторный…

Но Настасья Петровна выдержала до конца.

— Нет, не поспел наш товар.

— Не потрафил купец, значит?

— Ну!