Пробуждение

Днем я оставалась одна и погружалась в блаженную тишину. Солнечный луч скользил по моему лицу, светил сквозь веки…

Ничего мне не нужно. И никого не нужно. Спасибо.

3

Можешь меня поздравить: чуть было не вознеслась живьем на небо. Днем сегодня задремала и слышу глас:

— Окружили меня беды неисчислимые… Господи, поспеши на помощь мне…

Глаза приоткрыла. У окна сидела женщина в темном монашеском платке и читала вслух Евангелие. А рядом, прислонившись к дверному косяку, с малышом в руках стояла Даша. На лице ее сонно-блаженная улыбка, она шевелила губами.

А я не удивилась их появлению! Как будто так и следовало. Паутинная солнечная тишина. Шепот Даши:

— Господи, да будет воля твоя! Господи!..

И строгий взгляд на меня поверх книги этой женщины в черном.

И вот чувствую, задрожала во мне какая-то подлая жилочка. Таким сладостным показалось от всего отвернуться, закрыть глаза, не думать, не терзаться… Отдаться чужой воле… Что-то там у меня в груди отворилось, и слезы потекли, потекли…

Женщина в черном встала (это была жена Семена Корнеевича), подошла к двери и торжественно, дрожащим голосом провозгласила:

— Владыка, прими душу на покаяние!

Из-за двери выставилась волосатая опухшая физиономия. Маленькие глазки уставились на меня.

— А что глаголя глас вопиющего? Приготовьте путь господу!

Явно робея, владыка ступил в комнату и сразу наследил грязными сапожищами. Это меня отрезвило. Отодвинулась от них в угол, подтянув одеяло, и, собрав все силы, закричала:

— Сейчас же убирайтесь отсюда! Вон сейчас же!..

Они исчезли, как мыши.

После этого я долго не могла от слабости рукой двинуть. И до сих пор на душе отвратительный осадок. Ведь я же плакала от умиления! Ведь я действительно едва не произнесла мерзкое «да будет!».

У меня такое же чувство, как было однажды, когда чуть под поезд не попала. Тогда стояла рядом с проносящимся составом, смотрела на рельсы, но которым катились колеса, на рельсы, где я только что была… И долго тогда не могла избавиться от тошнотворного чувства: а ведь могло быть… Вот и сейчас мне ужасно стыдно того подлого чувства, какой-то рабьей радости и умиления. И страшно: поддалась бы — и все, и нет пути назад, и в рабстве!

И вспомнился мне разговор там, в том доме… Когда Аэлита Сергеевна говорила, что нынче нет дураков, верящих в сказочку о трех китах. Понимаешь, не думала я в тот момент об этих китах! Все равно мне было! А важно было только одно: меня пожалели.

Вот на что они ловят! Подкидывают «божественные письма» и выжидают подходящего момента, когда у человека ослабеет воля и помутится рассудок. Когда человек устанет думать, решать, бороться. Тогда они тут как тут.

Даша за свой счет подкармливает юродивого попа. Интересно, какое отношение имеет к этому Семен Корнеевич? Не подослал ли жену?

Между прочим, сегодня у меня зверский аппетит!

ФЕВРАЛЬ

1

Сегодня расскажу тебе о Николае Николаевиче. Даже не о нем, а о его картинах. И что они со мной сделали. Одна особенно!

Встретила его на улице. Несколько дней уж как выхожу. Слабость, еще шатает. А у нас пурга — дует и сыплет неделю без продыха. Так я больше возле дома. Шагов пятьдесят в одну сторону, пятьдесят в другую. Задохнусь от ветра, щеки и лоб посечет, намолотит снег под платок, и я шасть обратно в дом, к печке, раздеваться, греться, сушиться.

Да, гуляю себе по улице. А сугробы намело до крыш. Дорожки прорыты как траншеи. И прямо налетаю на счетовода Николая Николаевича. Он со мной раньше никогда не разговаривал. А тут остановился, нагнулся, заглядывает под платок, Огляделся, точно боится кого, и скороговорочкой этак пригласил:

— Заходите сегодня чайку испить. Непременно! Ждать будем.

И вот я у них. Вся мебель в доме самодельная. Старинные лавки, кресла, ларцы — точно в тереме. А посреди терема за выскобленным столом восседает сама Ольга Ивановна, ангарочка. Широкая да могучая, одна всю сторону стола занимает. Верно, такие на медведя с рогатиной хаживали. Рядом с ней Николай Николаевич, как сушнячок. Удивительно, как они во всем не похожи! Она малограмотна, он образован. Она грубоватая, прямолинейная. Он тактичен, утомительно вежлив. И прожили вместе больше двадцати лет! А ты мне, помнишь, как-то писала о неравных браках: в наше время для семейного счастья нужно, чтобы и образованность была одинаковая, и профессия общая, и характеры похожие…

Николай Николаевич рассказывал за чаем историю этого края.

— Какая прежде глушь была! Перед революцией где-то здесь поблизости жил в ссылке Дзержинский. Вот Оля помнит о нем рассказы! — кивнул он на жену.

Та подтвердила улыбкой. Зубы у нее редкие, крупные и крепкие. Ест она красиво, будто между прочим, не замечая.

Среди чаепития Николай Николаевич внезапно говорит:

— Уезжайте-ка отсюда, Вера Иннокентьевна!

Так и обомлела.

— Но почему? Мне здесь хорошо.

Николай Николаевич забарабанил пальцами по столу.

— Без Василия Мефодьевича тяжко вам тут будет. Одни названия поселочков чего стоят: Елань, Потоскуй, Покукуй! И Аэлита Сергеевна собирается, за ней мать уже приехала. Право, езжайте с ней, вас отпустят.

Меня задело.