Пробуждение

— Все хорошо, — повторил он, крепче сжимая ее ладони в своих руках.

— Что же я наделала?

— Ничего плохого, Кайлин. Ты просто порезалась, — ответил он.

Маленькое хрупкое тело обмякло, ища поддержки в нем, и он стал для нее этой опорой. Облегчение вырвалось из него вместе с выдохом, и он сильнее прижался к ней.

Просыпаться всегда тяжело. Глаза не хотят открываться, а тело просит дать ему еще немного времени, расслаблено покоясь в тишине. Но вот настает черта, когда уже не можешь больше спать и понимаешь, что новый день, не смотря ни на что, все же настал. Это была другая жизнь. Новая дорога, которая уводила их обоих все дальше от указателя "конец".

— Прости меня, — прошептал он. — Прости меня.

Простые слова, но именно их ей так было необходимо от него услышать.

— И ты меня прости, — ответила она.

— Дай, я посмотрю, — перебила их тихий диалог Сианна, подошедшая с пачкой чистых бумажных полотенец.

Гийон отстранился от Кайлин и отошел в дальний угол туалета. Весь пол и его одежда были измазаны ее кровью. Красные размытые следы ассоциировались в его голове с ее собственной сущностью, размазанной по полу в общественном туалете.

Что он испытал? Что же он такое почувствовал, когда увидел, как она лбом ударяется в гладкую поверхность своего отражения? Она, которая доводила его до состояния кипения всего за несколько минут? Почему же он чувствует себя настолько беспомощным?

Он посмотрел на свои руки, и волна воспоминаний и боли захлестнула его. Он вспомнил тот день, когда сидел за рулем их семейной машины. Как пытался уйти от столкновения с мчащимся на них автомобилем. Как, выворачивая руль, мельком взглянул на свою жену, сидящую справа от него и прикрывающую лицо руками. Это был последний раз, когда он видел ее живой. И сейчас он испытал то же чувство, тот же страх и безысходность, когда увидел, как осколки этого чертового зеркала падают на Кайлин, грозя забрать жизнь у этой женщины.

Гийон понял, что все, что он делал до сих пор — это отказывался признать очевидное. Он пытался уничтожить это сложное чувство, отрицая саму возможность его существования к этой женщине, которая принадлежала к классу тех, кого он больше всего ненавидел. Слабая… Разве она была слабой? Разве не проявила силу, сражаясь с ним изо дня в день? Безвольная… Разве ее воли не хватило на то, чтобы заставить себя выносить оскорбления и ненависть людей из его мира? Страшная… Не он ли каждый день тайком всматривался в черты ее лица, не находя в себе силы оторваться от нее? Кто же она — эта женщина? Кто же она такая на самом деле? И каким образом она умудрилась занять все его мысли за такое короткое время? Благодаря какому чуду она смогла стать для него всем?

— Я отвезу ее в больницу, — раздался голос Сианны за его спиной. — Ее раны придется зашить.

— Езжайте, — ответил он, не оборачиваясь.

— А ты? — не поняла Сианна.

— Она головой сильно ударилась. Проследи, чтобы они не упустили этот факт.

— А ты? — повторила вопрос Сианна.

— А я поеду домой. Встретимся завтра, — ответил он, и резко развернувшись, вышел из помещения, даже не взглянув ни на одного из них.

Кайлин продолжала стоять на месте, в то время, как Сианна оборачивала ее руки в бумажные полотенца. Она не видела, как он ушел, но знала, что он даже не посмотрел в ее сторону. И понимание этого причинило ей гораздо большую боль, нежели прикосновения Сианны к ее раненным рукам.

— Придется шить, — раздался голос Сианны рядом с ней.

— Шить, так шить, — ответила она и направилась к выходу.

Кайлин наложили около двадцати семи швов. Голова ее практически не болела, потому обследоваться дальше она напрочь отказалась. Сианна, к большому удивлению Кайлин, предложила ей остаться у них с Рихтором дома, чтобы кто-то мог позаботиться о ее руках, которыми она теперь с трудом могла себя обслуживать. Кайлин поблагодарила ее за столь великодушное предложение и отказалась, а Сианна в свою очередь не стала настаивать.

После обеда Гийону позвонили и предупредили, что завтра состоится детальный разбор произошедшего с его подопечной, и мягко намекнули на то, что он может потерять не столько свое опекунство, но и лишиться звания даниила. Гийон ответил, что ему на все наплевать, и положил трубку.

День медленно проплывал перед его глазами, а он, совершенно отрешенный, все пытался собрать свои мысли воедино в звенящей голове.

Вечером к нему приехал Маркус и, найдя друга в крайне плачевном состоянии с бутылкой виски в руках перед телевизором, попытался промыть тому мозги.

— Что с тобой? — спросил Маркус, присаживаясь рядом.

— Все в порядке. Видишь, смотрю новости.

— Ты хотя бы отдаешь себе отчет, чем все это может закончиться?

— Чем, Маркус? Я потеряю четвертую степень власти и скачусь до третьей? Или они вообще лишат меня звания даниила?

— В том, что с ней произошло — твоя вина. Если она настолько бесит тебя, почему не отказался от опекунства?

Гийон оторвался от экрана и посмотрел на Маркуса.

— Что ты вообще здесь делаешь? Езжай лучше к ней. Утешь ее. Скажи, какое я ничтожество. Глядишь, обломиться тебе что-нибудь.

— Ты что несешь?