Пробуждение

Мелкие пенистые волны омывали ей ступни и обвивались, как змеи, вокруг лодыжек. Эдна пошла вперед. Вода была холодной, но она продолжала идти. Уже было глубоко, и Эдна поплыла, делая широкие взмахи. Прикосновения волн были очень чувственными, море, обволакивая тело Эдны, погружало его в свои мягкие тесные объятия.

Она плыла и плыла. Ей вспомнилась ночь, когда она заплыла далеко в море, и тот ужас, который охватил ее при мысли о том, что она не сможет вернуться к берегу.

Теперь Эдна не смотрела на берег, но продолжала плыть, думая о луге с голубой травой, по которому любила бегать, когда была совсем маленькой. Она думала тогда, что у него нет ни начала, ни конца.

Руки и ноги Эдны начали уставать.

Она подумала о Леонсе и детях. Они были частью ее жизни. Но не нужно, чтобы они думали, что могут обладать ее телом и душой. Как мадемуазель Рейц бы смеялась над ней: «И вы называете себя художником! Какие претензии! Художник должен обладать мужественной душой, которая никому не повинуется».

Силы покинули Эдну.

«Прощайте, потому что я люблю вас». Роберт ничего не понял. И никогда не поймет. Возможно, доктор Манделе понял, если бы она пришла к нему, но теперь было уже слишком поздно. Берег далеко, да и силы иссякли.

Эдна смотрела вдаль, и на мгновение в ней воспламенился старый ужас, но сразу исчез. Эдна услышала голоса отца и сестры Маргарет… Она слышала лай старой собаки, посаженной на цепь… Раздалось бряцанье шпор кавалерийского офицера на крыльце… Послышалось гудение пчел, и терпкий аромат гвоздик разлился в воздухе…

Рассказы

За ручьем

Изгиб ручья, похожий на лунный серп, обтекал клочок земли, на котором стояла хижина Чокнутой. Между руслом и хижиной лежало большое заброшенное поле, где пасли скот, когда в ручье оказалось достаточно воды для животных. Когда-то женщина мысленно провела линию через лес, который простирался через неведомые ей земли, и никогда не ступала за этот круг. В этом и состояло ее единственное помешательство.

Это была высокая костлявая чернокожая женщина лет тридцати пяти с небольшим. На самом деле ее звали Жаклин, но никто на плантации не обращался к ней иначе как Чокнутая, потому что в детстве ее напугали буквально до потери рассудка, и потом бедняжка так его и не обрела.

Это произошло во время перестрелки, когда весь день в лесу орудовали снайперы. Близился вечер, когда в хижину матери Жаклин ввалился Пти Мэтр, черный от пороха и красный от крови. За ним по пятам гнались преследователи. Зрелище помутило ее детский разум. Теперь она обитала одна в своей одинокой хижине – все остальные домишки из этого места перенесли куда-то за пределы ее поля зрения и представления о мире.

Физической силы Чокнутой было не занимать, и она обрабатывала свои участки хлопка, кукурузы и табака не хуже самых сильных мужчин. Но о том, что происходило по ту сторону ручья, она ничего не знала, кроме того, что подсказывало ей больное воображение.

Люди в Белиссиме привыкли к ней и ее чудачествам и не задумывались об этом. Даже когда умерла Старая Мис, их не удивило, что Чокнутая не перешла через ручей, но стояла на своей стороне, завывая и причитая.

Пти Мэтр стал теперь собственником Белиссима. Это был человек средних лет, отец красивых дочерей и маленького сынишки, которого Чокнутая любила как родного. Она звала его Шери[44], а вслед за ней так мальчугана стали называть и все остальные.

Ни одна из девочек не была для несчастной тем, чем был Шери. Ребятишки все любили приходить к ней и слушать ее удивительные рассказы, в которых все происходило всегда «а там, за ручьем». Но ни одна из девчушек не гладила ее черную руку так, как это делал Шери, никто не клал с таким доверием голову ей на колени, не засыпал в ее объятиях, как раньше это делал он.

Раньше – потому что теперь уже Шери вряд ли это делал, с тех пор как он стал гордым обладателем ружья и ему обстригли черные кудри. Тем летом – летом, когда Шери принес Чокнутой два своих черных локона, перевязанных красной ленточкой, – воды в ручье стало так мало, что даже малыши из Белиссима переходили его вброд, а скот отогнали пастись дальше, вниз по реке. Чокнутая жалела, что животные ушли – она любила этих своих безмолвных соседей, ей нравилось ощущать их рядом, слышать, как они бродят ночью рядом с ее оградой.

В тот субботний день на полях никого не было. Мужчины съехались на еженедельную ярмарку в соседнюю деревню, а женщины занимались домашними делами, и Чокнутая тоже. Она починила и перестирала свою немногочисленную одежку, вымыла пол в доме и занялась выпечкой.

Она никогда не забывала Шери, когда пекла что-нибудь. В этот день она слепила сдобные печеньица самых причудливых форм. И когда она увидела, как мальчик пробирается через старое поле с блестящей маленькой винтовкой на плече, она весело окликнула его: «Шери! Шери!» Но его не нужно было звать – он направлялся прямо к ней. Карманы у него были набиты миндалем и изюмом, и еще у него был апельсин, который он сохранил для нее с того самого прекрасного обеда, который давали в тот день в отцовском доме.