Пробуждение

— Ты что-нибудь особенное нашел в моей внешности? — спросил, кокетливо охорашиваясь, Бек. — Ничего? Ну хорошо. Только вот что, мой маленький Герман, — продолжал он, глядя на часы, — посетить своего разведчика ты сможешь только через два часа. Порядок нарушать нельзя даже для приятелей: сейчас идет обед, потом будет отдых. Пойдем ко мне, тоже пообедаем, ты отдохнешь, а потом со свежими силами пройдешь к интересному унтеру. Если, конечно, не предпочтешь навестить некоторых других знакомых. — Голос Бека, сохраняя шутливо-насмешливый тон, приобрел какую-то мягкость. Он положил мне руку на плечо: — Ну как? — Я встряхнулся от мыслей, пробужденных словами Бека.

— Согласен, Бек! Корми обедом, потом будем посещать и навещать.

Обедали мы в. комнате Бека. Я бывал в ней не раз. И сегодня так же, как и до этого, с любопытством и интересом, осматривал ее. А смотреть было на что. Во-первых, поражало огромное для фронтовика количество различных, книг. Я позавидовал Беку, имевшему..возможность возить их с собой. Тут. была художественная литература, специальная медицинская, несколько книг Шекспира и Гёте в подлиннике, учебник арабского языка, а кроме того, Милль, Рикардо и другие неизвестные мне авторы — экономисты или что-то в этом роде. На столе стояли банки, баночки, разные склянки с какими то насекомыми, рыбками, жучками и частями тел мелких земноводных. В углу по крайней мере шесть разных удочек с непонятными для меня приспособлениями, сачки, острога. На полочке над кроватью — с десяток трубок всевозможных размеров, форм, материалов и цветов. В головах кровати, где уважающему  себя христианину полагается повесить образок, на маленькой полочке стояла небольшая рамка с портретом очаровательной девушки в восточном костюме. Бек уверял, что это простая репродукция с картины, но я подозревал другое. Лицо девушки, ее грациозная непринужденная поза — полулежа на подушках, разбросанных на ковре, — привлекали внимание. Особенно лицо. Мне всегда хотелось смотреть на него долго-долго. Оно как-то умиротворяло, отрывало от действительности, влекло к мечтам, на душе становилось почему-то легче, все казалось хорошим, милым, близким. Когда я подолгу смотрел на портрет, Бек никогда не насмешничал и не прерывал меня.

Мы обедали не торопясь: времени было много. Денщик Бека, принеся блюдо, сейчас же уходил, и мы могли говорить обо всем, не прерывая разговора. Беседа вертелась вокруг последних событий, наступления наших соседей и под Барановичами. Бек понимал в военном деле гораздо больше, чем можно было ожидать от врача. Во всяком случае, он не в пример мне отлично разбирался в делах высшего командования. Так, он говорил, что наступление на Барановичи не могло и не может кончиться удачно, потому что это направление очень сильно укреплено немцами на большую глубину, к нему подходят удобные пути подвоза резервов по железным дорогам и шоссе. Наступать на одном только направлении нельзя, нужно рассредоточить силы немцев. Одновременное наступление с Юго-Западным фронтом вопроса не решает, так как там в основном находятся австро-венгерские, а не немецкие войска. Отвлечь немцев так, чтобы это было чувствительно для нас, могло только большое наступление на фронте наших союзников на Западе. И многое другое говорил Бек.

Я смотрел на него широко раскрытыми глазами. Сегодня он открылся еще с одной стороны, неизвестной мне до сих пор. Я не мог удержаться и спросил:

— Извини меня, Бек, но, откровенно говоря, ты меня удивил, я не знал, что ты так силен в стратегии. Для чего тебе эти знания в твоей профессии?

— Дорогой Герман! Откуда мы знаем, что нам предстоит в будущем? Быть может, эти знания пригодятся. А кроме того, разве плохо понимать кое-что  хотя бы и в стратегии, как ты выразился? Нужно, по-моему, отдавать себе ясный отчет во всем, что совершается вокруг нас, оценивать это с определенной точки зрения и уметь делать соответствующие выводы. Возьмем войну. Явление отвратительное и тем не менее проходящее через всю историю человечества. Задумывался ли ты когда-нибудь о том, почему мы воюем? За что? Что даст война даже в случае победы тебе, мне, твоему Голенцову и всем миллионам крестьян и рабочих, призванным в армию? Кресты и медали? Ну а что они дадут человеку, у которого нет ноги или руки? Ведь он калека, работать не может так, как работал. Что ему даст война? В лучшем случае богадельню, а обычно — нищету. Вот и ответь мне, за что мы воюем? За веру? На нее никто не посягает. За царя? Его немцы не думают лишать трона. За отечество? А ты спроси большинство солдат, что это такое? Для них это пустое место, дорогой мой Герман, отвлеченное понятие. Вот я и хочу во всем происходящем разобраться, а в первую очередь в событиях и людях. — Бек сделал ударение на последнем слове.