Прочь из города

Ведомые своими кураторами из иностранных разведок, из стран, объявивших Россию врагом, исчадием ада, они хотят посеять среди нас страх и ненависть, и на волне разжигаемой ими ксенофобии покорить волю народа, снова принудить всех к поклонению ложным идеям и кровавым идолам. Покорить волю, которая неоднократно выражалась в поддержке выбранного тридцать лет назад пути — пути, выстраданного миллионами наших предков, замученных и уничтоженных в застенках тюрем и лагерей ГУЛАГа, пути к свободе и процветанию: страны, общества, каждой отдельной личности.

Эти, с позволения сказать, патриоты, а правильнее их называть «псевдопатриоты», — хотят навязать нам своё искривленное представление о добре и зле. Белое они называют чёрным, а чёрное — белым. Путём прямого обмана они хотят ввергнуть страну в пучину лихолетья, новой смуты, после которой уже не будет ни самой страны, ни её народа. Они раскручивают и толкают новое красное огненное колесо, которое в результате не пощадит никого из нас, и тем, кто выживет, оно перережет жизнь на до и после, заставив их пожалеть о том, что они выжили.

Люди, устроившие вчера кровавую бойню с взрывами в центре нашей страны, в Москве, в результате чего есть погибшие и раненые, люди, развязавшие террор, переступившие черту и растоптавшие выбор народа, — о каком счастье они могут говорить, какую правду они могут нести? Какую свободу провозглашают? Свободу убивать? Свободу казнить без суда и следствия?

Но они жестоко просчитались. Такая, с позволения сказать, свобода нашему народу не нужна! Наш многонациональный и многострадальный народ не обмануть, не провести на мякине. Они хотели убить меня, но у них ничего не получилось, потому что никогда не получится. Потому что можно убить одного человека, но нельзя убить всех, нельзя отнять у народа выстраданную им настоящую свободу. Свободу, доставшуюся в борьбе.

И ещё. Пока все негодяи и убийцы не будут уничтожены или обезврежены, пока существует опасность для наших мирных граждан, в Москве будет действовать военное положение и комендантский час. Собрания и митинги временно запрещены. Прошу москвичей и гостей столицы отнестись к этому со всем пониманием и с полной серьёзностью. Но уже совсем скоро мы все снова вернемся к привычной мирной жизни, обращенной в наше счастливое будущее.

А тёмное прошлое уже никогда не вернуть. Возврата к нему больше нет! Тоталитаризм не пройдет! Насилие над личностью не пройдет! ГУЛАГ не пройдет!»

Президент закончил своё обращение. Алексей, внимательно слушая его, постепенно проникался, наполнялся верой в произносимые слова; а под конец выступления даже стал одобрительно кивать головой, такой большою была сила убеждения бессменного национального лидера. Так умело находил он нужные слова и вовремя делал паузы, так правильно расставлял ударения, принимал позы, выбирал наклоны головы и положения рук, избегая лишних движений и жестов. Лучше, проникновеннее Президента говорить с экрана в стране в это время не умел никто. И глядя в его глаза, казалось, что можно заглянуть через них в самую его душу, такую чистую и непорочную, абсолютную.

— Ну, вот, он жив и невредим, слава Богу! — воскликнула Лена с первыми же словами Президента.

— Подожди… дай послушать, — перебил её тогда же ещё Ропотов.

Когда трансляция закончилась, Ропотов выключил телевизор и, воодушевленный услышанным, предложил жене: «А не выпить ли нам по рюмашке за такое дело?» Лена, улыбнувшись, пошла на кухню. Через пять минут они уже вместе скромно отмечали радость восстановления пошатнувшегося было порядка в стране.

Мороз на улице заставил Ропотовых до конца дня остаться дома, да и продолжающееся военное положение походам на улицу никак не способствовало. Так и провели они остаток этого неожиданного для всех выходного дня дома за просмотром телевизора да веселыми играми. Так хорошо всем четверым им давно не было. Вот уж поистине: не было счастья, да несчастье помогло.

Глава XII

Сознание постепенно покидало его. Рана на бедре продолжала кровоточить, хотя он, как мог, обработал её. Бинт был весь пропитан кровью, от чего раненая нога лежала в липкой, постепенно разрастающейся луже. От неё, подгоняемый ветром, тонкими струйками исходил пар. Рана была слишком большая, её нужно было зашивать, но кроме него некому это было сделать; сам же он решил для себя, что это пустая трата времени. Пуля прошла навылет, не задев кости, но это уже его не спасёт: сдаваться он не собирался.

Рядом с рукой лежала граната, которую он оставил напоследок. Чуть поодаль — пустые автомат и два рожка. Патроны в пистолете тоже закончились. Он взял в левую руку гранату, прижал к груди, указательным пальцем правой руки сжал покрепче кольцо.

«Троих или четверых из своего «Лебедя» я положил, троих — это точно. Итого на пятнадцать выстрелов три двухсотых и один трехсотый или даже четыре двухсотых. Неплохо, майор», — подбадривал он себя.