Прочь из города

Вооружившись самой большой в их доме кастрюлей, Ропотов спустился во двор. Было уже совсем темно. И во дворе — опять никого. Только злой завывающий ветер да редкий снежок. Ропотов подошёл к площадке для мусора. В первую очередь, посмотрел там. Мусора было немного, несмотря на то, что его уже дней десять как перестали вывозить. Людям просто нечего было выбрасывать, ведь нечего было и купить.

Порывшись в куче рядом с мусорными баками, а потом и в самих баках, он отметил для себя, что до него здесь уже как следует покопались: ничего и близко съестного среди мусора не было; не было даже крыс, которые в первые дни «конца света» в Москве в большом количестве неожиданно появились во дворе и в подъездах их дома.

Тем не менее, пару картонных коробок на дне бака Ропотов нашёл, а с ними — и несколько поломанных реек из ДСП и ворох газетной бумаги. Этого для розжига костра должно было хватить.

«Никогда не думал, что буду копаться в мусорных баках на виду у всего дома, как бомж какой-то», — с горечью подумал Ропотов.

На ветру костёр никак не хотел заниматься. В спичечном коробке оставалось всего три спички, когда наконец у него всё получилось, и языки пламени, поглотив картон, принялись облизывать ДСП. Теперь нужно было продолжать скармливать костру новое горючее, поддерживая с таким трудом разведенный огонь.

— Это ты ловко придумал, — послышалось у него за спиной.

Ропотов оглянулся. Позади стоял мужчина, значительно старше его самого, в больших валенках и такой же весь укутанный, как и он сам, и смотрел на висящую над костром кастрюлю со снегом. Не сразу, но в нём Алексей узнал соседа по подъезду с одного из более высоких этажей. Седьмого или восьмого.

— Я тут увидел тебя в окне, как ты огонь пытаешься развести, — он нехорошо и продолжительно закашлял, — я тоже хотел так же, как и ты, кипятку приготовить, да сил не было спуститься, а главное, спички закончились. — Давай, может, подсоблю чем.

— Здравствуйте, — Ропотов учтиво поздоровался. — Вы извините, я не знаю, как Вас зовут.

— Ничего страшного, я тоже не знаю твоего… Вашего имени. Аркадий Никитич меня звать. Спиридонов.

— Ропотов, Алексей… Да можете на «ты». А Вы с какого этажа?

— Я-то? С шестого. Квартира сто двадцать девять, ага?

А ты вроде, с третьего. Помню тебя по лифту.

— Да, с третьего. Из сто двадцатой.

— Ага… Ну, что ж, Алексей, будем знакомы.

Ропотов кивнул.

Спиридонов продолжил разговор:

— Слушай, а ты не пробовал на речку за водой сходить? Отсюда до неё, под Строгинским мостом полчаса где-то идти. Речная вода не в пример лучше этой. И костёр не нужен.

— Я думал об этом, но так и не решился пойти. Во-первых, далеко это, всё в снегу, идти трудно будет, спускаться к реке и потом подниматься — особенно. Во-вторых, лёд нечем вскрыть. Я же не рыбак — ни бура, ни пилы специальной у меня нет. Даже топора обычного нет. Да и не видел я, чтобы кто-то оттуда с водой возвращался. Ну, и санок тоже у нас сейчас нет. Были, когда дети росли, а после — отдали знакомым с работы. Негде хранить, потому вот и отдали.

Спиридонов закивал:

— Ну, да, ну, да. Ты прав, Алексей.

— Аркадий… — обратился к Спиридонову Алексей и тут же запнулся.

— Никитич, — тот помог ему.

— Да, Аркадий Никитич, Вы поищите пока, чтобы в костёр подбросить. Давайте так: Вы — направо, я — налево.

— Добро, Лёш, — Спиридонов опять зашёлся кашлем. — Возьми пока, — тут он достал из-за пазухи две довольно увесистых книги. — Это мой вклад в твой костёр. Ага?

— Вы уверены? — спросил Ропотов, пытаясь прочитать длинное название первой.

— Уверен, уверен. Не переживай за это! Сейчас это лучшее им применение, — он повернулся и пошёл в свою сторону.

Худо-бедно Ропотов и Аркадий Никитич вдвоём насобирали кое-какие дрова, в ход также пошла и ножовка Алексея. Им пришлось спилить все нетолстые низкорасположенные ветви на ближайших к костру деревьях. Сучья были с живых деревьев, поэтому загорались они плохо, несмотря на то, что давно уже стоящие в Москве морозы, на первый взгляд, и высушили все соки в них.

Пока костёр горел, а вода закипала, мужчины продолжали общаться.

— Я вот только одного не пойму, Аркадий Никитич, почему такое катастрофическое положение у нас сейчас возникло в Москве. Прошло всего ничего, а город в призрак какой-то превратился, люди в своих квартирах умирают с голода и холода, и никто, решительно никто ничего не делает. Вон, Ленинград в блокаду 900 дней простоял. Ведь выжил. Почти три зимы страшных пережил, бомбёжки и обстрелы, а всё равно выжил.

— Вот ты, Алёш, сам себе и ответил: никто ничего не делает. А в Ленинграде — делали. Люди работали, работали заводы, фабрики. Была Алёша, партия коммунистическая, жёсткая ответственность, была отлаженная система управления, ага? Снабжение существовало, распределение. Людям карточки продовольственные давали, а по ним — продукты. И люди ответственности боялись больше, чем голода и холода. Потому и работали, до последнего своего вздоха работали. Город жил, потому что была цель: выстоять, не пустить врага. И потому стояли.