Прочь из города

Лена долго молчала, обдумывала всё. Скорая встреча с матерью, к тому же спасительная для той, тёплая печка да запасы из погреба, конечно, были серьёзными аргументами. Бросать квартиру в этом случае было не жалко: ничего ценного в ней не было. Самое страшное, что могло бы с случиться за время их отсутствия, — квартира могла сгореть в пожаре. Но лучше уж пусть она сгорит, но без них.

Вот только доедут ли они до дачи Кирсановых? Дорога-то неблизкая. Хватит ли бензина? А если сломается что? Приключится в дороге? Да и будут ли им там рады? А если никого там в момент их приезда не будет — что в таком случае делать? Возвращаться?

— Смотри, в «Солярисе» 30 литров бензина, хватит, чтобы триста километров проехать. Тридцать — до мамы и меньше ста от неё до дачи. Ещё и на обратный путь останется, если, конечно же, здесь, в Москве, всё быстро устаканится, — предвосхищая вопросы Лены, Алексей начал убеждать её в реальности своего плана.

— Алёша, — внезапно Лена остановила его, — ты помнишь, какая прошлой ночью стрельба была? Неужели тебе не страшно куда-то ехать сейчас? А дорога на дачу из Москвы идёт вообще через лес сплошной. Кто угодно может выйти на дорогу и заставить нас остановиться. Что тогда с нами будет, ты вообще можешь себе представить?

— Лена, я не знаю. Что ты от меня хочешь, чтобы я тебе сказал? Я правда не знаю, сможем ли мы добраться до этой дачи. Но я знаю, что как только у нас закончатся эти последние продукты, которые я принёс из «Пятёрки», — а это будет уже в следующие выходные, нам нечего будет есть, нам нечем будет согреваться хотя бы изнутри. И мы просто умрём здесь, в этой комнате, от голода и холода. Как, может быть, уже умерла твоя мама!

— Как ты можешь?! Не рви моё сердце, Алёша, пожалуйста, не надо. Я места себе не нахожу от этого, — по лицу Лены побежали слёзы, которые она сразу же стала растирать руками. — Но мы не можем так рисковать детьми, пойми ты это, не можем! Завтра мы уедем и пропадём в дороге, а останься мы здесь, уже, может быть, послезавтра, начнут развозить продукты и воду по дворам, ты вспомни слова того слесаря. Ну, не верю я, что все нас бросили на произвол судьбы, что никто не беспокоится сейчас о нашем спасении, о спасении всех москвичей. Понимаешь, всех! Не верю!

— Хорошо, — сдался Алексей, выдохнув вместе с воздухом из лёгких большое облако пара. — Будь по-твоему, давай ещё подождём.

Ропотов лёг на спину рядом с Леной, и, не снимая перчаток, положил себе руку на лоб. «Хуже нет — ждать и догонять», — ещё раз повторил он про себя хорошо известную истину.

С другой стороны от Лены, прижавшись к ней, как поросята к свиноматке, расположились дети.

Они сильно сдали за последние дни. Ослабли, исхудали, осунулись, но при этом, кажется, повзрослели. От их былого веселья, беспечности и капризности не осталось и следа.

— Мама, а помнишь, я кашу плохо кушал? — как-то среди ночи прошептал Лене на ухо Павлик.

— Помню, сыночек, конечно, помню, — не открывая глаз, так же шепотом ответила ему Лена. Ропотов и Саша спали рядом.

— Какой же я был дурак!

— Ну что ты, Пашенька! Просто ты был маленький ещё, а теперь ты уже большой и всё понимаешь.

— Я бы сейчас, мама, всю-всю эту кашу сразу бы съел, ничего бы не оставил на тарелке.

— Правда? — Лена заулыбалась. — Всю-всю?

Паша на миг задумался.

— Ну… я бы только Саше и тебе с папой оставил немножко. Вы же, наверное, тоже захотели бы?

— Ну что ты, мой маленький! Мы бы свою кашу всю съели. Зачем нам ещё и твоя?

— Мама, а ты же сказала, что я уже не маленький, а большой. А теперь опять говоришь, что я маленький.

— Сыночек, ты для меня всегда останешься маленьким, даже если станешь большим-пребольшим.

— И даже если стареньким стану, и у меня вырастут усы и борода, всё равно маленьким для тебя буду?

— Да, мой хороший, даже если усы и борода… Спи, мой мальчик, не думай о каше… думай о солнышке, о птичках, о лете, о море… Спи, сыночек, засыпай.

Глава XX

На следующий день после разговора с Леной о возможной поездке Ропотов заглянул к соседу Спиридонову. Тот долго не подходил к двери. Ропотов хотел было уже уйти, но, услышав глухой кашель за дверью, остался и ещё раз постучал, на этот раз сильнее.

Дверь вскоре отворилась. На пороге одетый в верхнюю одежду и завернутый во все мыслимые и немыслимые тряпки стоял Спиридонов.

— А-а, это ты?! — проворчал он и снова закашлял.

— Здрасьте! Не лучше Вам?

— Куда там… Помру я скоро, Алёшка, совсем мне нехорошо.

–

Может, Вам что принести? Еда-то у Вас есть какая?

— Не беспокойся за меня, старика. Тебе пацанов своих кормить нужно и жену, ага. А я всё равно помру скоро. Лёгкие у меня ни к чёрту, — тут Спиридонов выдал целую серию кашля, а под конец даже сполз вниз по стенке, прямо там, на пороге.

— Ух, что-то в глазах потемнело.

Алексей нагнулся, чтобы поднять Спиридонова, но и у него сил уже не хватило, чтобы справиться одному с этой, всё ещё тяжёлой ношей. Покряхтев немного, Ропотов также сполз по стенке и расположился рядом с Никитичем.

— Слышно что, Аркадий Никитич?