Прочь из города

Ухватившись за идею с бензином, Ропотов для начала решил сходить и проверить, а стоит ли вообще их «Паджера» на том месте, где он её когда-то оставил. А то, может, как «Солярис», уже и не стоит.

Пока он шёл к стоянке, редкие одинокие прохожие встречались ему на пути. Были и машины. Немного, но были. Видимо, так же, как и Ропотовы, их хозяева решили не ждать манны небесной от кого-либо, а собираться и уезжать прочь из этого города, разоренного голодом, холодом и, что самое страшное, полным отсутствием управления.

На некоторых соседних жилых домах виднелись следы недавних пожаров: чёрные закопченные стены, зияющие чёрной пустотой разбитые окна внизу — в эпицентре пожара, и такие же, как и стены, закопченные окна выше, и выше, и выше — где-то вплоть до самого верха. Жуткое зрелище — вымерший, страшный город. Город-призрак. И это — наша Москва! Для полноты картины не хватало только следов бомбёжки.

Свернув к стоянке, Ропотов услышал какие-то странные звуки. Они усиливались по мере его приближения к ней.

Вот, наконец, и машины, точнее, большие белые сугробы, их полностью скрывающие. Много, больше половины от всех мест было занято. Расчищенных от снега машин не оказалось вообще. Где-то под одним из этих сугробов стоит и его «Паджера».

«Где-то тут», ‒ Ропотов стал искать глазами закрепленное за ним место, разглядывая из-за забора простиравшуюся белую целину.

«О-па! Да это же собаки. Вот откуда звуки эти», ‒ догадался он, когда из непонятного шума выделились сначала лай, а потом и звуки яростной грызни.

За будкой охраны, возле самого шлагбаума он увидел несколько собак, шесть-семь, может, восемь, сгрудившихся над чем-то на снегу, и отдельно от них — ещё три-четыре собаки, сцепившиеся в единый клубок. Этот клубок, сверкая и лязгая зубами, разбрызгивая во все стороны слюну, кровь и клочья шерсти, постоянно вертелся тут же до тех пор, пока из него не вырвалась и не помчалась прочь одна собака, истошно скуля от нестерпимой боли или от страха перед ней. За собакой бросилась ещё одна, значительно уступавшая первой в размерах. Оставшиеся же две быстро присоединились к основной группе. Догонявшая собака, поняв, что две другие её не поддержали, сразу же развернулась в сторону всей своры. Покусанная же псина, крупный черный кобель неопределенной породы, всё также продолжая дико скулить, поджал хвост и, озираясь назад, уже на трёх лапах отбежал чуть поодаль, а, убедившись в том, что его наконец оставили в покое, бухнулся в снег и стал энергично зализывать свои раны.

Ропотов остановился, не на шутку испугавшись. Пожалуй, продолжать дальше движение было опасно. Первой же его мыслью было вооружиться чем-то. Он стал оглядываться вокруг, нет ли рядом какой палки. Увы, но всё вокруг было занесено снегом, и ничего подобного не оказалось на виду. Оставалось только затаиться, не привлекать к себя внимания и наблюдать.

И тут Ропотов, вглядевшись, с ужасом обнаружил, что все эти собаки столпились над… человеческим телом — они его… ели! Собаки ели человека. Убили, а теперь доедали. Загрызли до смерти, а потом — и до самых костей.

Его рот непроизвольно открылся, последовал звучный вдох, а волосы — он даже почувствовал это — зашевелились под шапкой. В глазах потемнело. Ноги подкосились; он закатил глаза и, опуская голову, машинально поднес правую руку к лицу, левой же своей рукой — схватился за сетку забора, иначе бы не удержался на ногах. Его чуть не вырвало: несколько подряд позывов на рвоту оказались без пищи, один только воздух. Сплюнул слюну. Отдышался немного. Снова поднял глаза на это кровавое пиршество.

Внутри и вокруг кровавой кучи валялись обрывки одежды: куски ткани, шапка, ботинок. Передние лапы и морды собак до самых ушей тоже стали мокрыми и буро-чёрными от крови. Они жадно, растопырив в стороны задние свои лапы и расталкивая друг друга крупами и бёдрами, пытались урвать кусок побольше. Периодически между ними вспыхивали мелкие стычки, но желание не упустить еду всё-таки побеждало в них жажду мести за полученную боль от укусов.

«Сейчас они его доедят и примутся за меня — вон их сколько, на всех ведь не хватит», ‒ подумал Ропотов.

Бежать прочь сейчас — значит навлечь на себя погоню, в которой у него не было ни единого шанса. На забор ему не залезть — по рабице, да ещё почти без сил, он точно не поднимется. Да даже если бы смог… Голодные псы всей сворой навалятся на забор, и тот, чего доброго, падёт. За забором тоже нет спасения: они его обегут под шлагбаумом и «снова — здрасьте». А сидеть на заборе и взирать на них сверху, как Маугли на рыжих псов, он сможет лишь до тех пор, пока, обессиливший от постоянного напряжения, не упадёт им прямо в раскрытые пасти.