Прочь из города

Пока он сбегал по лестнице вниз, в голове его отщелкивало: «Нет. Нет. Нет. Его там нет. Нет. Нет. Нет. А где? Где? Где? Угнали. Угнали! Не может быть. Не может быть! Да нет же, надо смотреть лучше. Он там. Там. Там. Там!»

Выскочив на улицу, Ропотов сначала пробежал немного, а потом вдруг остановился, как вкопанный. Перед ним — на том месте, где все эти дни стоял его «Солярис», где недавно он его заводил, сидел в нём, — ничего, кроме свежих следов от колес и насыпи снега вокруг большого прямоугольного контура, не было. Теперь ему уже было очевидно, что машины здесь нет.

Внутри у него всё оборвалось и опустилось. Опустились и руки, до этого собравшие в себе всю возможную потенциальную энергию. В висках стучали молоточки, а волосы на непокрытой голове шевелил легкий ветерок. Он стоял и смотрел в центр этого прямоугольника, в его углы, на его стороны. В эти свежепроложенные, поворачивающие и теряющиеся дальше параллельные колеи, в эти аккуратные следы от рельефа шин, в эти кучи грязного черного снега из-под крыльев и брызговиков «Соляриса», немым укором смотрящие теперь на него.

В голове его, сменяя друг друга, быстро пронеслись: лицо Лены, соглашающейся на поездку после долгих раздумий и уговоров; затемнённый от падающего ему в лицо света силуэт тёщи, провожавшей его, когда он был у неё в последний раз; лучезарный и что-то говорящий ему Кирсанов, сбегающий с дачного крыльца в одном свитере и шапке набекрень и протягивающий ему свои объятия; несущиеся наперегонки из-за его спины навстречу Кирсанову Саша и Паша; горячая печка в доме Кирсанова с приоткрытой дверцей и языками пламени за ней и его собственные руки, тянущиеся и прижимающиеся к печной кладке; шеренга банок с соленьями и вареньями в погребе — пронеслись и быстро исчезли, как будто растворившись в этом снеге. И только белый с черными кучами прямоугольник, ставший для него приговором, никуда не хотел исчезать.

«Угнали», — сделал он уже окончательный и бесповоротный вывод.

Его «Соляриса» у него больше нет. Нет, конечно же, он есть, существует и, вероятно, сейчас едет где-то по дороге, а из-под колес его вылетают брызги только что растопленного снега. Но это уже не его «Солярис». И тот, кто сейчас сидит на его месте, сидит и посмеивается над ним, этот… убийца! разом лишивший их всех надежды на спасение, грубо обкорнавший ему крылья… Как же хотелось ему сейчас вернуть время назад, броситься за ним, уезжающим отсюда, с этого самого места, вцепиться в ручку двери, остановить, выволочь эту гниду из двери, а лучше из окна, выволочь на снег и там бить, бить, бить руками, ногами, по морде, по голове, по туловищу, монтировкой, огнетушителем, самым большим гаечным ключом, запаской… До кровавых его соплей, до рвоты, до слёз, до мольбы о пощаде.

Ропотов яростно сжимал и разжимал кулаки, на щеках его играли желваки, звучно скрипели зубы. Но что было толку от того? И какой толк сейчас был в том, чтобы беречь следы, искать свидетелей, обращаться в полицию? Всё переменилось, и привычный уклад жизни сменился на новый: неизвестный ему ранее, дикий, животный. И как выжить в этом новом мире и сохранить в себе человека — ещё только предстояло познать.

«Довольно. Сил нет больше его бить. Руки уже не слушаются. Как взаправду. Чёрт с ним. Пусть катится… Проваливай, ты, сволочь! Ворюга проклятый, убийца!» — Ропотов повернулся и, едва волоча ноги, поплёлся назад, домой. Немигающие глаза его заволокло дымкой от проступивших в них слёз, губы дрожали, вместо слов вырывались какие-то бессмысленные звуки. А голове было так холодно, что на миг ему даже показалось, что волосы на ней разом поседели.

Глава XXIII

После потери «Соляриса» у Ропотовых ещё оставалась старая «Мицубиси Паджеро Спорт» — вторая их машина, которую они держали на охраняемой стоянке в пяти минутах от дома и пользовались ею на выходных или от случая к случаю. Но толку от неё сейчас никакого не было — в баке «Паджеры» оставалось не больше пары литров. Соответствующая сигнальная лампочка на приборной панели уже давно горела, а заправиться перед «концом света» Ропотов так и не успел. Конечно, для зимней поездки за город «Паджера», будучи полноприводным рамным внедорожником, хотя и весьма прожорливым, сто очков вперёд давала «Солярису». Но без топлива она была грудой железа, не больше. А где его сейчас найдешь, это топливо?!

— Не будем отчаиваться, что-нибудь придумаем, — успокаивала Лена своего мужа, когда он, совсем бледный с мокрыми от снега, но так и не поседевшими волосами, вернулся домой и случайно разбудил её. Внутри же у неё самой всё кипело, клокотало.

— Значит, так надо было, — продолжала она успокаивать мужа и себя саму. — Может, это Бог нас отвёл от поездки сегодня.

— Ты знаешь, я подумал, это мне… за те продукты, которые я, чего там говорить, украл в «Пятёрке». За всё в жизни надо платить. Я украл — вот, пожалуйста, теперь у меня украли. Долг платежом красен.