Продается дом

– Без этих денег… Один человек… Ну практически может умереть. Понимаете? Там все сложно. Долго объяснять, но дело важное. Да зачем я вас гружу этим всем! Извините, не слушайте мня, право слово. Не слушайте.

– Это очень плохая ситуация, – соглашается Теодора.

– Вы держитесь, – практически перебивает ее Толя. – Если нужна какая-то помощь, говорите. Но я думаю, вы сможете быстро продать дом. Я уверен.

– Спасибо, Толя. Спасибо, Теодора, – говорит Арсений. – Ну, бывайте здоровы.

– До свидания, – в голос прощаются Колывановы и кладут трубку.

Прокол. Провал. Арсений нервно ходит по комнате, жует губами и повторяет «так-так-так». А что «так»? Делать нечего. Только ждать следующих заинтересованных в покупке. А ведь больше по объявлению никто не звонил.

Нужно как-то отвлечься. Арсений звонит Ефимычу. Тот сегодня не занят.

– А что, денек теплый. Можно и порыбалить, – соглашается он. – Чего покупашки твои? Прокатили?

– По полной.

– Не дрейфь, Иваныч. Прорвемся. Не сорок первый, – Фима не унывает никогда. – Давай вечерком до нашей заимки доберемся. Пивка берем?

– А чего там… Бери, – вздыхает Арсений.

Жизнь продолжается.

Арсений несет пиво, а Ефимыч – удочки. Разделил поклажу по справедливости. Солнце уже опускается за горизонт – как блестящая монета в копилку дней. Впереди маячит хмурый сосняк, с реки тянет зябким ветром.

Долго идти молча Ефимыч не может.

– 

И что ты ползешь, как улитка разбитая радикулезом. Пошевеливайся давай. Резвее, резвее! Какие наши годы, Сеня.

– 

Радикулитом.

– 

Чего?

– 

Радикулитом. А не радикулезом. Говорю. Пошевеливайся! Мы уже поди километров десять отмахали.

– 

Радикулитом. Я так и сказал. Думаешь, я не знаю как болезнь правильно называется? А про десять километров – ну ты загнул, товарищ! Едва от села отошли. Вон еще зареченские крыши видно.

Сосновый бор встречает сырой тенью. Качает лапами и шумит, точно недоволен, что его покой потревожили. Здесь тропка теряется под прелыми листьями, тает среди зарослей бледной крапивы. Хрустит под ногами хвойный наст, топырят голые сучья буреломины.

Бор посадили пятьдесят лет назад. Деревья стоят ровными, как по струнке, рядами со строго заданным интервалом.

– 

Вот ведь ерундой страдали, – ворчит Ефимыч. – Тыщу сосенок засандалили посреди поля. Для чего?

– 

Деревья – легкие нашей планеты. Ничего ты не смыслишь в экологии, Фима.

– 

У нас вон этих легких – только березовых – гектаров немеряно.

– 

Это дети из интерната нашего садили. Когда еще был интернат.

– 

Во! Использовала советская власть детский труд и не

краснела, –

каламбурит Ефимыч и сам смеется над сложившейся шуткой.

– 

Теперь зато вместо интерната одни развалины. И лес только рубят, а не сажают.

– 

Нуууу, начнется сейчас. Ты мне еще расскажи, как нам в эсэсэсэр жилось хорошо! Как мы черную икру на красную мазали и без хлеба жрали.

– 

Ты ее сейчас что ли мажешь? Давай воду из пустого в порожнее переливать не будем, Фима. Открой пивка, что ли. Что я его несу просто так…

Вскоре впереди виднеются просветы. Бор обрывается ложбиной, которая вытекает тропкой через узкую балку, похожую на носик кувшина.

– 

Финишая прямая, – облегченно вздыхает Арсений.

За балкой тропа прошивает полотнище осоки. Справа блестит речная заводь. Миновав болотину и тонкий перелесок, Арсений с Ефимычем выходят к избушке. Со времени последнего посещения, домик скособочился, точно хочет ближе прижаться к осиннику слева от него. За избушкой тянется поблекшее разнотравье, наискось перерезанное колком.

Ефимыч вытаскивает ключи, обходит домик и долго матерно ругается.

Дверь взломана. Скобы с мясом вырваны из дерева и валяются рядом, одна петля покосилась и дверь кособочится, не попадая в проем.

– Вот же твари! – вздыхает Арсений.

Внутри ломать или красть особо нечего. Сколоченный деревянный стол на одной ножке, топчан, полки на стенах. Ничего не унесли, но загадили основательно. По всему полу – бутылки, пустые пачки из-под чипсов, несколько шприцов и для полноты картины – использованный презерватив. На столе следы крови – будто кого-то рожей приложили.

– Перепились, передрались и пере… того самого, – резюмирует Ефимыч. – Мне кажется не наши. Из Бобровки. Там у них банда малолетних дебилов водится. Слыхал?

Арсений кивает.

– Давай приберемся, что ли?

– А что делать! – разводит руками Ефимыч.

Под топчаном лежит не тронутый вандалами веник. Они сгребают мусор к двери, из рюкзака с пивом Арсений достает пакет – брали, чтобы свои бутылки сложить потом – забивает его почти под завязку. Ефимыч подметает, потом находят ветошь, идут к реке. Долго возятся, отмывая пол. Уже совсем темнеет. Время еще ранее, но – осень, сумерки наступают быстро.

У реки складывают пиво в воду, разводят хилый костерок – лень долго собирать хворост – расправляют удочки.

– Рассказывай, что там твои городские товарищи? Передумали слиться с деревенской романтикой? – спрашивает Ефимыч.

– Представляешь, мой ученик из города.

– Ну так в нашем районе куда не кинь – в твоего ученика попадешь. Научил их вон за сорок лет–то… Толпу целую. И чего он?

– Говорит, он внук Тони из-за реки.