Продается дом

– Ни к чему я не веду. Просто вопросы задаю себе. И вот тебе тоже решил задать. Беспокоюсь я за тебя, переживаю. И за сынка твоего тоже. Я ж его еще вот таким, – показывает примерно метр от земли Ефимыч, – помню.

– То есть ты хочешь сказать, что я всё придумываю? Так, да?

– Сеня… Я ж тебя ни в чем не обвиняю, только не понятно мне… У тебя какие-то проблемы, ты аж бабушкин дом продаешь, а Витя и в ус не дует. Он же там зарабатывать должен бешеные бабки в свое международной конторе. И тут…

– Всё. Хватит, – обрывает Ефимыча Арсений.

– Ага. Затыкай мне рот, чего там. Сейчас трудно тебе сказать, зато потом будет легче, я ведь…

– Ты ведь как лучше хочешь! Я знаю. Каждый раз хочешь как лучше. Только получается наоборот. Что, своего сына не удалось нормально воспитать, ищешь другого отца-неудачника?

– Спасибо, тебе на добром слове, Сеня.

Ефимыч встает, размахнувшись бросает недопитую бутылку пива в реку и шагает к избушке.

– Сходили на рыбалку, – ворчит Арсений, собирает удочку и шагает обратно в деревню.

Мучиться угрызениями совести он начинает примерно на середине пути. Может Фимка и вправду беспокоится? Просто такой он человек, не умеет мягко и интеллигентно, говорит прямо, режет по живому. А Арсений его обидел. Про детей да отцовство разве можно так…. Хотя он, конечно, первый начал, но все равно вышло не красиво, не хорошо.

Только упрямство и чертова гордость, которую как не гни, все равно распрямится, не дают повернуть назад, попросить прощения. Вершнёв останавливается дважды, но потом продолжает идти обратно в деревню. Ну его, этого Фиму.

У ворот дома, точно заранее почуяв приближение соседа, ждет Василий.

– Здорово, Иваныч, – он шмыгает носом, переминается с ноги на ногу.

– Долг принес? – Арсений не смотрит на него, заходит во двор.

– Не… Меня там это… с калымом прокатили… Не срослось. Мне бы рублей двести еще… На недельку всего. Выручишь?

– А может две тыщи, Вась? Или двадцать? – Арсений поворачивается к соседу. – Давай я пойду щас, свой станок для печати денег включу и тебе, едрена мать, двадцать тыщ тебе напечатаю! А? Устроит?

– Да ты че беленишься то, Иваныч! – Васька отступает на шаг, выпучив глаза.

– Пока долг не вернешь, ничего я тебе не дам, понял?

– Ну ладно, – пожимает плечами Василий. – Чего орать-то?

Бормочет себе что–то под нос, очевидно нелицеприятное про Арсения, топает к своему дому. Вершнёв захлопывает ворота так, что столбы сотрясаются и садится на завалинку.

С кем мог, со всеми разругался. Денег не добыл. И вариантов пока нет. Арсения постепенно охватывает отчаяние.

Утро начинается со стука в ворота. Арсений открывает глаза. Надо же, не хотел ведь пить вчера, а после ссоры с Фимой нашел–таки дома заныканные пол-литра коньяка и приговорил почти всё. Как следствие – голова болит, желудок недовольно размышляет – не распрощаться ли со своим содержимым максимально быстрым способом. Одна радует – алкоголика бы из тебя, Арсений Иваныч, не вышло.

Наверное.

Кто стучится?

Превозмогая тошноту и боль в висках, Вершнёв добирается до окошка и удивленно замирает: у ворот стоит «Киа» Колывановых, а рядом с ней – Теодора. Видимо, стучится она уже давно, и теперь отошла от ворот, пытается заглянуть в окна. Зачем она приехала?

Арсений накидывает куртку, спешит на улицу.

– Здравствуйте, – выдыхает облачко пара девушка. – А я… к вам.

Словно и так не ясно.

– Здрав… ствуйте, – сглотнув на середине слова приветствует нежданную гостью Арсений.

– Можно зайти? А то… холодно, – Тео обнимает себя, пряча ладони подмышки.

– Да. Конечно. – Арсений ведет ее в дом. Там кавардак. Диван на кухне не заправлен, одеяло наполовину лежит на полу. Вершнёв смущенно пытается навести хотя бы минимальный порядок.

– Арсений Иванович, это правда… Что вы говорили о человеке?

– Каком? – с утра Вершнёв соображает туго.

– Ну что человек может умереть.

Арсений опускается на краешек стула.

– Так и есть. Этому… человеку больше никто не может помочь. Только я.

– Если хотите, можете рассказать. У меня два месяца назад умер брат. Родной. Старший брат, Герман.

– Мои соболезнования, Тео. Что с ним случилось?

– Рак. Ему было всего тридцать семь, представляете? Я знаю, что значит терять близких людей. Поэтому – можете мне все сказать.

– Тео, послушайте… А могу я не говорить? Вы поверите мне, если я ничего не расскажу?

– Я вам уже поверила. Это ваше личное дело. Я думала – может быть, вам легче станет, если расскажете…

– Вряд ли, – качает головой Арсений.

– Тогда я хочу вам кое–что предложить, – Тео садится на диван напротив Арсения. – То есть, не «кое–что»… Деньги.

– Как это? – Арсений непонимающе смотрит на девушку.

– Мы с Толиком решили откладывать на вторую квартиру. Чтобы потом оставить ее нашему ребенку. Будущему. Копить нам еще лет пять и… мы подумали… Хотя, если честно – это я так захотела сделать. И убедила Толика. Он просто не знает, как это тяжело – видеть, как умирает человек, понимать, что ты не в силах ничего сделать с этим. Толя, он ведь как ребенок… Большой, сильный, умный… ребенок.

– Это я заметил, – усмехается Арсений.