Продавец прошлого

— Закрываю глаза и вижу саранчу, падающую с неба. Эцитоны, муравьи-кочевники — известны тебе? — спускались из ночи, из-за какой-нибудь двери, ведущей в преисподнюю, и множились, до тысяч, до миллионов, по мере того как мы их уничтожали. Вспоминаю, как я, проснувшись, кашлял, закашливался, задыхался от кашля, глаза щипало в дыму битвы. Фаушту Бендиту, мой отец, в пижаме, русые волосы всклокочены, стоя босиком в тазу с водой, сражался с ордами муравьев с помощью распылителя ДДТ. Фаушту криками отдавал приказы слугам посреди дыма. Я заливался смехом — ребенок все-таки — от изумления. Засыпал, видел муравьев во сне, и, когда просыпался, они по-прежнему были там, посреди дыма, этого едкого дыма, — миллионы челюстей-дробилок, обуянные слепой яростью и ненасытные. Я засыпал, мне что-то снилось, а они проникали в мои сны, и я видел, как они лезут вверх по стенам, нападают на кур в курятнике, на голубей в голубятне. Собаки кусали себе лапы. В ярости вертелись вокруг собственной оси, с воем кружились, пытались зубами выдрать насекомых, вцепившихся между пальцев, крутились на месте, выли, сами себя кусали. Выдирали насекомых вместе с мясом. Двор был весь в пятнах крови. Запах крови еще больше заводил собак. Дразнил муравьев. Старая Эшперанса, которая в то время еще не была такой уж старой, кричала, умоляла: «Да сделайте же что-нибудь, хозяин! Животные мучаются», — и я помню, как отец заряжал ружье, в то время как она тащила меня в комнату, чтобы я всего этого не видел. Я обхватывал руками Эшперансу, утыкался лицом ей в грудь, но это мало помогало. Вот Сейчас закрываю глаза — и вижу. Слышу все, поверишь ли? Я даже сегодня оплакиваю гибель моих собак. Мне не следовало бы этого говорить, не знаю, поймешь ли ты меня, но я в большей степени скорблю о собаках, чем о моем бедном отце. Очнувшись от сна, мы перетряхивали волосы, перетряхивали простыни — и муравьи сыпались, уже дохлые или полудохлые, все еще продолжая кусать наугад, перемалывая воздух толстыми железными челюстями. К счастью, шли дожди. Дождь передвигался по освещенному небу, а мы скакали перед этой стеной воды, очень чистой, вдыхая запах мокрой земли. С первыми дождями появлялись термиты. Они, словно туман, с легким жужжанием кружили ночь напролет вокруг ламп до тех пор, пока не теряли крылья, и утром дорожки были устланы легким прозрачным ковром. Термиты и бабочки казались мне безобидными существами. Раньше все детские сказки заканчивались одной и той же фразой: «и до конца жизни были счастливы», — и это после того, как Принц женился на Принцессе и у них было много детей. В жизни, конечно, ни одна история так не завершается. Принцессы выходят замуж за охранников, выходят замуж за гимнастов, жизнь продолжается, и оба оказываются несчастными, пока не разводятся. Проходит несколько лет, и они, как все мы, умирают. Мы счастливы, по-настоящему счастливы только тогда, когда это навсегда, но только дети живут в том времени, в котором все длится вечно. Я был навсегда счастлив в детстве, там, в Табеле, во время длинных каникул, когда пытался построить хижину среди ветвей акации. Я был навсегда счастлив на берегу речушки, потока воды столь жалкого, что он не удостоился чести иметь название, хотя довольно гордого, чтобы мы считали его чем-то большим, нежели простой ручей: то была Река. Она бежала между посадками кукурузы и маниоки, и мы ходили туда охотиться на головастиков, пускать самодельные кораблики, а еще ближе к вечеру подглядывать за купающимися прачками. Я был счастлив со своей собакой, Кабири, мы оба были навсегда счастливы, выслеживая горлиц и кроликов до самых сумерек, играя в прятки в высокой траве. Я был счастлив на палубе «Совершенного принца»[29] во время бесконечного плавания из Луанды в Лиссабон, кидая в море бутылки с наивными посланиями. «Кто найдет эту бутылку, пожалуйста, напишите мне». Никто так мне и не написал. На уроках катехизиса пожилой падре с тихим голосом и усталым взглядом попытался, без особой уверенности, объяснить мне, в чем заключается Вечность. Я считал, что это другое название длинных каникул. Падре толковал мне об ангелах, а я видел кур. И поныне куры — это самое близкое подобие ангелов из всего, что я знаю. Он говорил нам о блаженстве, а у меня перед глазами стояли куры: вот они ковыряются в мусоре на солнцепеке, роют гнезда в песке, закатывают небольшие стеклянные глазки прямо-таки в мистическом экстазе. Не могу вообразить себе Рай без кур. Я не в состоянии представить себе Господа, разлегшегося на мягкой перине облаков, вне окружения кроткого куриного легиона. С другой стороны, я никогда не встречал злых кур, а вы встречали? Курам, как и термитам, как и бабочкам, несвойственна злобность.

Дождь хлещет с удвоенной силой. В Луанде нечасто увидишь такой дождь. Феликс Вентура вытирает лицо платком. Он все еще пользуется хлопчатобумажными платками — огромными, классического образца, с вышитым в уголке именем. Я завидую его детству. Не исключено, что оно выдумано. Все равно завидно.

Между жизнью и книгами