Продавец слов: Она

На лице Мити не было никаких эмоций. Он повернулся ко мне и мягко произнес:

— Ты, — Митя положил свою руку мне на плечо, — можешь выйти во двор?

— Нет! Не могу, — предполагая худшее, осталась на месте, уверенно качая головой.

— Пожалуйста, — спокойно попросил Митя. Его глазами умолял подчиниться. Я долго смотрела на него не моргая. Что увидела? Заботу? И решилась:

— Хорошо, я во дворе.

— Спасибо.

Одни боги и мамы знают, что происходило внутри, о чем они говорили и говорили ли вообще. Я ходила туда обратно перед дверью, как загнанный зверь по клетке, меряя оставшееся свободное пространство.

Тетя Лена вышла, тут же бросилась к ней:

— Что там?

— Спокойно, — обняла она меня, — где вы были?

Я отстранилась.

— Ничего не скажу без Мити, — по-детски фыркнула я. Не предоставлю вам никакой информации в обмен на поддержку и сочувствие. Следом вышла мама, я подняла на нее щенячий взгляд. Может она скажет что-то хорошее?

— Собирается, — коротко пояснила та.

— Куда? — будто я забыла, какие условия выдвинул отец только что. Осеклась.

— Отец запретил вам видеться.

— Почему? — срывающимся голосом выкрикнула я вопрос. — Это же Матя… наш Матя… мой друг…как же я… без… Мати — сквозь накатывающие слезы неразборчиво лепетала. — Это Матя! — снова выкрикнула, в попытке объяснить, что он часть нашей семьи, что отец не может нас вот так наказывать. В этом крике было все: отчаянье и боль, грусть и ненависть, обида, что грузом давила на ребра и душу.

— Дорогая, давай подождем. Отец остынет и все вернется на круги своя.

— Не хочу…не буду я ждать! — в этот момент вышел Митя, — Ма-а-ть, — завопила я в слезах.

— Спокойно, все будет хорошо, — тихо говорил он мне на ухо. — Мы можем попрощаться наедине? — снова своим грозным басом попросил «брат» наших мам. Они молча скрылись за входной дверью дома.

— Эй, слушай меня…

— Это же каникулы… и море. Как же море, Мать? — он обнял меня и нежно погладил по макушке. — А как же повторить поездку?

— Слушай, все образуется. Дадим то, что он хочет, а потом заберем, да еще и с процентами. Хорошо?

Я лихорадочно кивала «нет!». Была не готова отдавать то, что было со мной годами, рядом, такое теплое и родное. Эгоизм? Он самый.

Отец наблюдал за нами, смотрел то, как Митя обнимал меня и как никто из нас не хотел отпускать друг друга. В тот момент отец стал для меня врагом номер один. Он забрал его у меня, и я никогда этого не забуду. Он вызвал для Мити такси. От дома до дома. Никаких автобусов, никто не должен был передумать и сжалиться над нашими дурными головами.

Когда такси приехало я с новой силой начала рыдать. У меня никого никогда не забирали. Не ставили условия. Никогда не поднимался разговор о том, что мы могли плохо друг на друга влиять. Я бы только покрутила пальцем у виска и подумала, что наши роли явно перепутали. И условия о том, что необходимо ограничить наше общение и встречи посчитали бы абсурдом.

В то лето у нас было всего несколько минут, и сейчас я подумала о том, что именно в то лето все могло в наших судьбах пойти по-другому…

5

Митя отправился домой. У меня отобрали телефон, который был бесполезен у бабушки в деревне. Я собрала чемодан книг и отправилась на все лето в глушь, бороться с сорняками и дышать свежим воздухом. Я злилась и считала, что все происходящие события полный абсурд. Чуть позже гнев сменился на панику и слезы.

Лето проходило сменой одинаковых дней: утро, легкий завтрак, прополка в огороде картошки, капусты, метровых рядов грядок моркови и целая плантация помидор. Обед. Поливка огорода, обязательное чтение книг, заданных на лето. Ужин. Сон. Иногда заданий по дому не было, и я целый день читала под звуки спиц; бабушка вязала перед тихо работающим почти бесшумным телевизором с одним работающим каналом. Сторонний звук не должен мешать подсчету количества петель для очередной шали на зиму, скатерти для стола, теплого ковра для пола или шерстяных носков.

Родители не приезжали.

— Мы заберем тебя двадцать восьмого августа, тебе хватит несколько дней чтобы подготовиться к началу учебного года, — последнее, что мне сказал отец перед тем, как уехал, оставляя следы на пыльной дороге. Я равнодушно выслушала его и отправилась прочь. Впервые за шестнадцать лет я была наказана по всей строгости отцовского порядка за невинную поездку на старом ржавом мотоцикле.

Проходили дни, за ними недели, после первого месяца я подумала, что наказание никогда не закончится. Меня прокляли и сослали чтобы я мучилась и страдала.

Не подумайте хлопотать по дому или саду в деревне не составляет труда. Угнетало неведение. Заставляло нервничать отсутствие информации.

«Где ты? Что ты сейчас делаешь?», — каждое утро начиналось с этих вопросов, и так заканчивался вечер.

— О чем думаешь? — спросила меня как-то бабушка; она не отвлеклась от очередного узорчатого ряда на спицах. Я до последнего смотрела в книгу и не заметила, как больше, чем полчаса уже не переворачивала страницу.