Продавец вечности

— Фронтовик. Инвалид. Без ноги. С войны злым пришел, людей сторонился. Дом поставил в лесу. Жил один, бобылем. К нему пытались заглянуть — по-соседски, — никого к себе не пускал. Мальчишки если лезли — поглазеть или яблоки воровать — солью по ним палил. А после того, как помер, в его доме много кукол нашли. Детских. Разных. И все — с отрубленными ногами. Оттуда слух и пошел, что маньяк. Хотя живых он сроду не обижал. Даже кур сам не мог резать — отца моего просил. А куклам — да, мстил. За жизнь свою конченую.

— А ребенка… летом… у вас правда убили? — всхлипнула Полина.

— Не убили. Утонул. На мелкой воде играл и захлебнулся. Родители пьяные были, ничего не заметили. Когда откачивать бросились, поздно было.

Взглянул проницательно:

— Андрей гулять ушел или еще куда?

— Ну… — Поля замялась.

Как признаться постороннему человеку, что сама велела родному сыну убираться?

— Говори, — хмуро велел хозяин.

— Какая разница? — запальчиво спросила она.

— Есть разница. Если просто заблудился — одно. А если из дома убежал, по-другому действовать будем.

Поля не представляла, как им действовать, — вдвоем против ночи и дремучего леса. Накатили отчаяние и безнадега.

— Брал он с собой еду или нет? — возвысил голос хозяин.

Полина пробормотала:

— Взял. Буханку хлеба.

— Ясно.

Лес стал абсолютно черным. Бородач включил мощный фонарь. Теплый луч окрасил тропинку умиротворяющим, почти солнечным светом. Но Полине стало еще страшнее.

Она осторожно спросила:

— У вас всегда при себе фонарь?

— А как иначе в деревне? — хозяин взглянул с удивлением.

— Я лично только вечером беру, — парировала она. — И вообще, куда мы идем?!

Ее спутник скупо улыбнулся:

— Логика. Я в детстве тоже от мамки убегал. Километра два прошел, устал. Дождь еще, ветер — как сегодня. Но домой-то возвращаться обидно. Вот и решил заночевать. В домике у Щербатого. Он как раз по этой дороге. Может, твой сын тоже там? Тем более Андрюха бывал в нем, путь знает.

— Он один ходил так далеко?

— Андрей сказал: вы разрешаете. Точнее, вам все равно, — уколол хозяин. — Парень там фотографии делал. Ему нравилось разные ужасы снимать. Кукол без ног. Паутину. Паук — вроде как прямо в глаза смотрит. Протез и кружка жестяная рядом, прямо натюрморт. Страшно, но глаз не оторвать. Способный малец.

Полина задохнулась от раскаяния и страха. Ничего себе новости! Сын мало того, что один лазил по заброшкам, так еще и снимал какие-то гадости? А она все голову ломала: почему Андрюша во сне часто ворочается, вскрикивает? Списывала на то, что растет. Что вечерами по телевизору вечно то «Зловещие мертвецы», то еще какая-то жуть. А ее ребенок, оказывается, делал мрачные, депрессивные снимки. А ей демонстрировал только благостные фото подснежников…

Зато с посторонним дядькой был откровенным.

Ладно, потом себя будем корить. Сейчас главное — совсем другое.

Она нервно произнесла:

— Что с ним могло случиться — если разговор прервался?

— Да просто сигнал пропал. Обычное дело для нашей глуши.

Тон бодрый, фальшивый.

Полина еще больше забеспокоилась.

Не доверяла она этому дядьке. Но других помощников все равно не имелось.

В свете фонаря показалась избушка. В окружении мрачных елей. Черная, с проплешинами мха. Крыша провалилась. Окна щерятся осколками. Сроду ее робкий, домашний мальчик — даже если он сбежал из дома — не остался бы здесь ночевать. Или она совсем не знает своего сына?!

Бородач приложил палец к губам и решительно направился к зловещему зданию.

Вошел первым, Полина за ним.

Груды хлама, пол местами провалился. Запах плесени, пыли и тлена.

Свет фонаря шарил по полу, высвечивал груды пожелтевших газет и пустые бутылки.

А потом прямо в центре безжалостного луча Поля увидела новенький телефон ее сына. С безжизненным черным экраном и разбитым стеклом.

Она закричала, и вопль раскатисто разнесся по лесу. Эхо на Селигере — как нигде, крикнешь «ау» — отзвук еще раз пять услышишь.

Хозяин грубо закрыл ей рот ладонью, рявкнул:

— Молчи!

Она в гневе отпихнула его руку, но ничего сказать не успела. Зато услышала: в доме — ритмичный, приглушенный рокот.

Бородач уверенно двинулся на звук. Пнул ногой наполовину отвалившуюся дверь, вошел из сеней в комнату и высветил фонарем сладко спящее на рваном одеяле пьяное тело. Усыпанное веснушками и какими-то рытвинами лицо, огненного цвета волосы, грязный, ветхий камуфляжный бушлат.

«Васька Рябой», — догадалась Полина.

Хозяин присел на корточки, грубо встряхнул алкаша.

Рыжий в полусне матюкнулся. Но продрал глаза, разглядел бородатого, забормотал:

— Эй, че за наезд опять? Ты че приперся сюда? Я тя не трогаю!

Ее спутник прихватил мужичка за шкирку, легко приподнял, с силой швырнул обратно, прогремел:

— Мальца здесь видел?

— Ну.

— Ты его испугал?

— Гы-гы, — весело заржал пьяница. — А че он на моей территории? Шарит, колупает, поспать спокойно не дает?

— Что ты сделал ему?

Бородач снова приложил рыжего — теперь спиной о трухлявую стену. Силушка немереная — домик, показалось, затрясся, охнул. Мужичонка тоже возмутился: