Продажная шкура

Я невольно стиснул зубы. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.

— У тебя есть родные?

— Да, — кивнула она. — Формально есть.

— Формально?

— Те мужчины и женщины, с которыми я росла, которых знала? Они уже несколько поколений как умерли. Их потомки и сейчас живут по всей Италии, в Греции, даже в Алжире несколько человек — но не думаю, чтобы они горели желанием приглашать свою прапрапрапрапрапрапрабабку в гости на Рождество. Они мне чужие.

Я нахмурился, обдумывая это, потом посмотрел на нее.

— Чужие.

Она кивнула.

— Большинство людей, Гарри, не готовы смириться с тем фактом, что люди могут жить так долго, как мы. Есть отдельные семьи — Марта Либерти, например, живет вместе с одной из своих прапра-не-знаю-сколько-раз-правнучек и ее детьми. Но гораздо чаще попытки чародеев поддерживать близкие отношения с родней плохо кончаются. — Она склонила голову, проверяя, хорошо ли держится перевязь. — Раз в пять или шесть лет я навешаю своих — смотрю издалека так, чтобы они не заметили. Проверяю, не появился ли на свет кто-нибудь, обладающий нашими способностями.

— Но когда-то у тебя была ведь настоящая семья.

Она вздохнула и отвернулась к окну.

— Ну да. Только очень давно.

— Я помню отца. Немного. А так рос сиротой.

Она поморщилась.

— Dio, Гарри! — Ее пальцы сжали мне локоть. — У тебя что, вообще никого не было?

— И уж если я нашел кого-то, — продолжал я перехваченным — так сдавило горло — голосом, — я пойду на все, чтобы защитить его. На все.

Так и продолжая глядеть в окно, Анастасия вдруг зашипела — похоже, от злости.

— Маргарет. Чертова эгоистичная сучка.

Я удивленно покосился на нее. Это едва не стоило нам жизни, потому что обгонявшая машина подрезала нас, и я еле успел затормозить.

— Ты… ты была знакома с моей матерью?

— Все Стражи знали ее, — негромко ответила Анастасия.

— Она что, тоже работала Стражем?

Анастасия, помедлив, покачала головой.

— Она считалась угрозой Законам Магии.

— Что это значит?

— Это значит, она сознательно балансировала на грани нарушения Законов — так близко, как только могла. При каждом удобном случае. Всего через год после того, как ее приняли в Совет, она развернула агитацию за внесение изменений в Законы.

На некоторое время я сосредоточился на дороге. До сих пор никто из Совета не говорил мне столько о той загадочной женщине, что подарила мне жизнь. Руки как-то разом вспотели, сердце колотилось быстрее, чем полагалось бы.

— Каких изменений?

— Ее бесило то, что в Законах нет ни слова о добре и зле. Она возмущалась тем, как чародеи используют свои способности, чтобы выманивать у людей деньги, унижать смертных и манипулировать ими. И больше всего тем, что основная цель Законов, по ее словам, — не мешать таким чародеям и не запрещать другим следовать их примеру. Она хотела дополнить Законы понятием справедливости, одновременно ограничив отдельные сферы применения магии.

Я нахмурился:

— Надо же, монстр какой.

Она медленно выдохнула.

— Только представь себе, что получилось бы, если бы она добилась своего.

— Я не подвергался бы на протяжении долгих лет незаслуженным преследованиям Стражей?

Губы ее сжались в жесткую линию.

— Стоило бы такому понятию как «справедливость» найти отображение в своде наших Законов, как Совет неминуемо оказался бы втянутым в события, происходящие во внешнем мире.

— Ужас какой, — хмыкнул я. — Горстка чародеев, пытающихся насаждать в мире добро… что может быть страшнее?

— Смотря какое добро, Гарри, — вполголоса заметила Анастасия. — Нет таких, чтобы считали себя законченными мерзавцами, а свои действия преступными. Многие из самых жестоких тиранов в истории руководствовались благими намерениями или предпринимали действия, которые сами считали «жесткими, но оправданными». Каждый из нас сам себе представляется героем.

— Угу. Трудно, например, определить, кто был доброй, а кто злой стороной во Второй мировой.

Она закатила глаза.

— Ты, Гарри, учился по истории, написанной победителями. Я-то сама пережила это, так что могу сказать тебе: в те дни все было далеко не так однозначно. Да, говорят о зверствах в нацистской Германии. Однако на каждый реальный случай приходится пять или шесть выдуманных. И как, скажи, распознать, где правда, где пропаганда, а где голый вымысел и мифы тех, на кого напала Германия?

— Но, может, задача стала бы проще, найдись там два или три чародея, чтобы помочь? — предположил я.

Она искоса посмотрела на меня.

— Тогда, следуя твоей логике, Совету стоило бы уничтожить и Соединенные Штаты.

— Чего?

— У твоего правительства тоже руки в крови, — невозмутимо пояснила она. — Если ты, конечно, не считаешь индейцев, у которых отняли эти земли, злодеями, заслужившими такое обхождение.

Я нахмурился:

— Что-то мы далеко ушли от обсуждения моей матери.

— Да. И нет. То, что она предлагала, неминуемо вовлекло бы Совет в конфликты смертных. И, следовательно, в политику смертных. Признайся честно: если бы Совет прямо вот сейчас объявил войну Америке за ее былые преступления и нынешний идиотизм, ты бы подчинился приказу нападать?