Продажные твари

Залесская подняла голову, неподвижные карие глаза ее уставились на Кудрина. И она вдруг медленно, но внятно произнесла:

— Чушь собачья, простите!

— Что, простите? — переспросил изумленный Кудрин.

— Все!

Губы едва коснулись живота… Теплый нежный язык словно чертит на поверхности кожи зигзагообразную линию. Она медленно тянется к бедру, к паху. Все сначала… Не хочу сначала… Зачем, зачем?.. Я и так, я знаю точно. Зачем он? Есть же предел… Господи, помоги мне!

Ровно в полночь, как и ожидал Олег Олегович Дымков, завибрировал мобильный. Он заранее выключил звук, чтобы, не дай бог, не разбудить Лерочку — в это время она уже была в постели. И хотя он сидел внизу, на первом этаже, — перестраховался: Валерия Павловна спала беспокойно и чутко.

Мужской, нарочито искаженный гнусавый голос. Одно слово: «Живи!» И отбой.

Дымков глубоко вдохнул и выдохнул, так три раза. То был испытанный способ успокоиться, прийти в себя — его почерпнул он из давних юношеских занятий йогой, заброшенных через месяц по лени.

Он взял в прихожей заранее припасенную лопату и палку с крюком, а также две старые полосатые хозяйственные сумки, привезенные много лет назад из первой в жизни турпоездки в Турцию. Таких он видел у людей тысячи. Прошел на кухню и, довольствуясь слабым лунным светом, пробивавшимся сквозь легкие занавески, сдвинул коврик и поднял крышку в полу. Спустился на пять ступеней, прикрыв за собою подвал, и только тогда щелкнул выключателем. Не торопясь, сдерживая себя и успокаивая, проделал привычную операцию. Прокопал, крюком сдвинул днище до упора и крюком же извлек большую сумку. Оказывается, три с половиной миллиона евро в банкнотах по пятьсот весят килограмм десять — увесистая сумма во всех отношениях. Обкопав снизу и по бокам, вытянул пластиковое днище тайника и две опорные направляющие балки. Потом забросал «шахту» землей и с привычной аккуратностью замаскировал. Равномерно переложил пачки в две сумки, прикрыл содержимое двумя плотными кусками старых штор и тщательно подоткнул края. Сверху набросал слой яблок, сознавая всю наивность такой маскировки на случай обыска. Но поделать с собой ничего не мог.

Все. Теперь завтра, как стемнеет, ждать гостей. Они постараются въехать на территорию садового товарищества незаметно. Благо символической охраны в лице вечно пьяного дяди Феди опасаться не приходится — в это время он уже в глубоком затишье.

Приедут на всякий случай на «жигулях». Потом перегрузятся. Так обрисовал схему Владик, так оно и будет. И довезут нормально, и долетят на каком-то там частном самолетике, и Владику из рук в руки… Впрочем, это уже не его, Дымкова, проблемы. Это уже будут наличные деньги Владика. А его, дымковские безналичные в той же почти сумме к тому моменты должны лежать на тихом офшорном счете далекого острова Мэн и дожидаться трансферта в солидный австрийский банк.

Владик доставку гарантирует. Хотя, если что случится, обратным ходом могут и его вычислить. Упаси господь!

Он вылез с инструментом и старой сумкой в руках. Деньги оставил в подвале. Восемь лет, с тех пор как завел тайник, никаких проблем. Так что денек-то постоят, ничего с ними не будет.

Он тихо вышел из дома и отнес в сарай инструмент и сумку, так долго сберегавшую плоды неправедных, но никогда не бередивших совесть трудов его. Вернулся, встал под душ. Теплая вода обласкала тело, но расслабиться окончательно, чтобы мирно заснуть, не помогла. Он принял таблетку снотворного, поднялся по лестнице и, войдя на цыпочках, тихо пристроился рядом со спящей женой. Лера пошевелилась, ее грузное тело слегка придвинулось к нему, тыльная часть руки Дымкова невольно ощутила сквозь тонкую ночную рубашку гладкую кожу ягодицы.

Он захотел. Он давно так не хотел ее — внезапно, сильно, порывом. Ему даже не потребовалось включать фантазию, чтобы с помощью воображения, представив ее себе той, давней, молодой, дрожащей и стонущей, возбудиться достаточно для полноценного секса. Последние несколько лет ее болезни он только так и мог, но не сегодня. Напряжение минувшей недели таким редким образом сказалось? А может, все проще: он по-прежнему любит эту женщину, но другою любовью, оплодотворенной общими воспоминаниями о молодости, радостях и неизбывной общей боли, когда гибли, не родившись, дети. А тут еще близость иной жизни, в ином волнующем пространстве…