Продюсер бомжей

Гала стоит в восточном секторе гардеробной, где развешаны ее синие наряды от бирюзовых до глубокой морской волны, и прижимает к груди спрей для глажки белья. Номинация «Лучший артист», судя по тексту. Версаче еще не приехал, и поэтому, когда она скалится, репетируя признательность, розоватые рубцы в складке подвижного века становятся заметными при малейшем движении бровей.

В последний раз, когда я пытался удрать от нее и посвятить себя настоящей музыке, она репетировала с хрустальной вазой, которая полетела мне прямо в голову.

– Глазки пора переделывать! И щеки опять поплыли… Читаешь офигенно!

Пятьдесят премий – просто предлог, чтобы снова убежать от себя и оправдать собственное бездействие.

Быть мной совсем не круто…»

4.

– Внимание! Объявляется посадка на рейс IK301, следующий до Благовещенска. Просьба пассажирам приготовить посадочные талоны! – металлический голос сотрясает воздух прямо у меня над ухом.

Пассажиры – такие же, как я, голодные и немытые – сгребают свои котомки и детей и, наконец, всем табором уматывают прочь. Размеренная творческая атмосфера, которую обещала мне Гала, когда я продавал душу дьяволу, оказалась не совсем такой, как она мне сулила. Погода сегодня дрянная, и каждый второй рейс задерживается. В такой обстановке найти свободное местечко нереально. О тишине я уже и не мечтаю. Привык отсиживаться в бизнес-зале, а тут Ноев ковчег какой-то. Чихи, смех, младенческий вой, одновременные разговоры по сотне мобильных, объявления по селектору сливаются в какофонию. Музыка ада. В этом хаосе звуков я никак не могу сосредоточиться на симфонии.

Проверяю полифонию во втором проведении главной темы, где она превращается в бесконечный канон – не нарушил ли я в спешке правил строгого письма. Это свод средневековых музыкальных законов, которые превращают вашу писанину в судоку. Запрещено делать два скачка в одну сторону или вести голоса параллельными квинтами. Если берете широкий интервал вверх, будьте любезны скакнуть или плавно отойти вниз. В общем, люди этому годы посвящают.

Я притулился около выходов на посадку на внутренние рейсы. Сегодня во Владике аномальная вьюга, и все вылеты задерживают часов на пять. Обессилевшие пассажиры разлеглись в креслах, задрав ноги на сумки. Мимикрирую под них. Пожитков у меня немного – пара пакетов с нотами и книгами, сумка с одеждой.

Ты не поверишь! Аэропорт «Шереметьево» – отличное место для бродяги из высшего общества!

Типа, лечу на гастроли и работаю в пути. Правда, все равно чувствую себя неуютно при таком скоплении народа. Кажется, кто-нибудь сейчас подбежит и начнет клянчить автограф или совать мне свои записи. Стараюсь не высовываться, шифруюсь, как могу: не снимаю шапку, закрываю лицо воротником пальто, нагибаюсь пониже к партитурам.

Тут можно тусоваться сутками, и никто не догадается, что ты здесь живешь. Спишь на скамейках. Моешься в туалете. Сочиняешь музыку.

– Вылет рейса SU1703 Москва – Владивосток отменяется. Просьба всем пассажирам подойти к стойке регистрации! – у меня появляется полное моральное право ночевать на мягких креслах с ногами.

–Авиакомпания «ВИМ-Авиа» приносит свои извинения. По техническим причинам рейс NN349 Москва – Краснодар задерживается на неопределенное время, – могу разложить свои баулы на нескольких стульях, чтобы никто не уселся рядом, и спокойно переписывать ноты.

Окружающие ко мне равнодушны. Служба безопасности не трогает. На всякий случай все равно держусь подальше от камер видеонаблюдения.

Сдаваться я не собираюсь, работаю с адвокатами.

Прошлый месяц был убит впустую на Валентина Ауга. Он мелькал во всех ток-шоу: защищал эскортниц с внезапно оскорбленными честью и достоинством, прятал от внебрачных наследников недвижку известного поэта-песенника. Я угрохал кучу денег, а в разгар наших консультаций Валя просто слился. Мол, ничем не смогу помочь.

Денег остается все меньше, а эти ребята работают, как шлюхи, с почасовой оплатой, да еще и в евро.

Сегодня еду к Бобрикову.

Аркадий Семенович – крупная адвокатская мразь. Любой каприз за ваши деньги: отбирает детей у брошенных олигархами жен, стоял за парой крупных рейдерских захватов – отжимал заводы у аллигатора, которому до этого отжал детей у бывшей. Такому человеку можно доверять.

Стою голый в грязной луже в туалете для инвалидов. Ледяная вода из поломанного крана кусается тонкими струйками. Древесный «Blaise Mautin» из хаяттовских пузырьков не очень вяжется с запахом ссанья и мылится ужасно. Промыть волосы под этими дохлыми брызгами невозможно. Обтираюсь расползающейся в руках туалетной бумагой и надеваю «чистое» – то, что носил позавчера.

Жидкое мыло с запахом лимона разъедает щеки – бриться без пенки пытка.

Сую голову под автомат для сушки рук. Волосы на ощупь еще грязней, чем были.

***

Бобриков стоит ко мне спиной и долго поливает пятнистую фиолетовую орхидею. На нем бабочка в горошек.

Шарится полчаса в шкафу – ищет оранжевые кофейные капсулы. Зеленые, которые у него есть, кислят.

Звонит секретарше, лезет за бумагами в сейф.

Тянет время, сука. Тыр «зеленых» в час.