Продюсер

— Абонент находится вне зоны действия сети…

Митины мучения прервал голос секретарши следственного управления:

— Фадеев! Пройдите! Куда вы пропали?

— Да-да, иду.

Обескураженный Митя в два шага оказался в приемной, и на этот раз секретарша смотрела на него как-то странно: строго, но вместе с тем с интересом.

— Скажите, Фадеев, а что, это действительно был Клим Чук? — понизив голос, поинтересовалась она. — Ну, тот, с которым вы там в коридоре по телефону кричали.

Ее глаза светились хорошо знакомым Фадееву фанатическим любопытством.

— Да. А что?

— А вы могли бы мне билет достать на его концерт шестнадцатого? Через неделю? — Ее глаза теперь уже полыхали безумным идолопоклонническим огнем.

«О, боже ты мой! Вот же дура! Идиотка-фанатичка! И эта туда же!» — не сказал, а прокричал Митя. Правда, голоса его никто не услышал. Ведь кричал не он сам, а его внутреннее «я». А вслух, тяжко вздохнув, он ответил иное:

— Мог бы.

Он опустился на неудобный скрипучий стул и уставился в какой-то глупый плакат с призывом бороться с коррупцией. Секретарша, неправильно поняв сослагательное наклонение в ответе Мити, продолжила атаку:

— Тогда два!

Секретарша ждала ответа. Ей во что бы то ни стало нужно было попасть на концерт обожаемого Клима Чука и притащить с собой подружку Катьку, которая гордилась тем, что когда-то этот милый смазливый мальчик-певец расписался фломастером ей прямо на сиськах. Но ответа она так и не получила, впрочем, так же как и билетов, поскольку именно в этот миг дверь кабинета с табличкой «Ст. следователь по ОВД СК ГП РФ Г. Д. Агушин» с силой распахнулась, и на пороге возник Иван Бессараб собственной персоной. На лбу его красовалась красная шишка, а ухо было заклеено пластырем. Видимо, Митя со страху чуть его не оторвал, когда разил громилу, не глядя, бейсбольной битой. Бессараб открыл рот и выпучил глаза, и Митя сделал прямо противоположное: стиснул зубы и зажмурил глаза.

Допрос

— А-а! Фадеев? — окликнули застывшего Митю из глубины кабинета.

Фадеев открыл глаза и, не глядя на свирепо вращающего глазищами Бессараба, не отвечая открывшей рот секретарше, пролетел в кабинет. И только здесь он остановился и, глядя на Агушина как на Спасителя, отрапортовал:

— Я! Прибыл, тов… гражданин следователь.

— Ух ты! Гражданин? Ну, садись, то есть присаживайся, Фадеев.

— Есть. Спасибо. — Митя плюхнулся на стул одновременно со стуком спасительной двери, оставившей снаружи и бандюгу Ивана, и разочарованную секретаршу.

— Откуда такой опыт? — поинтересовался Агушин, пристально разглядывая попавшего в длинный список подозреваемых — и из-за денежных вопросов, и в связи с наличием пресловутой буквы «ф» в фамилии — директора.

— Какой опыт? — не понял вопроса Митя, обрадованный встречей с Агушиным гораздо больше, чем с Бессарабом. Для него этот сухопарый, с оспинами на ввалившихся щеках следователь сейчас был роднее всех на свете. Ведь он, возможно, спас ему жизнь. Ну, уж здоровье, по меньшей мере, точно!

В ответ на глупую Митину улыбку улыбнулся и Агушин:

— Да обращаетесь вы, Дмитрий Николаевич, ко мне: «гражданин». Просто-таки тертый зэк, а не свидетель. Чалился? Сколько ходок?

— Что? — Митя перестал улыбаться. Он не понимал, чего от него добивается человек, только что вырвавший его из лап кровожадного людоеда Ваньки Бессараба.

— Все понятно. Диагноз налицо. Имеет место случай перекоса сознания. Короче, расслабьтесь, «гражданин»! — передразнил его Агушин и заклацал что-то на компьютере.

Митя пожал плечами и послушно расслабился. Он никогда не был у следователя на допросах, но ему это сейчас и не казалось чем-то ужасным.

Агушин оторвал взгляд от клавиатуры.

— Давайте по порядку. Я сейчас задам всякие дежурные вопросы. Ну, кто, что, где родился, учился, женился и тэ пэ. А потом уже по существу вы мне все расскажете про бизнес погибшего Иосифа Шлица. Идет?

Агушин наклонился через стол и пристально посмотрел под надвинутый козырек Митиной бейсболки. Козырек утвердительно качнулся вверх-вниз:

— Ага! Идет. Мне, в общем-то, скрывать нечего. Я же в него не стрелял. Я не убийца…

— А кто вам сказал, что в Шлица стреляли? — глаза следователя уставились еще пристальнее на пространство под козырьком Фадеева. Тот дрогнул. Он не понимал, к чему клонит этот худой мужик с немигающим взглядом.

— Я не знаю… А разве его не того… Я вообще ничего не знаю…

Митя вдруг понял, что, возможно, встреча с Бессарабом была и не такой уж опасной. В конце концов, даже в самом худшем случае он отделывался синяками, но оставался на свободе. А этот удав, пожалуй, может проглотить и не подавиться. Может арестовать чуть ли не на неделю, а может и вовсе закатать по полной программе. У них, кажется, принято, как это называется, «навешивать статьи».

«Вот же влип! Идиот! Надо было не брать телефонную трубку!»

У Мити отчаянно заныл живот, и захотелось в туалет. Он посмотрел на по-прежнему гипнотизирующего его следователя и понял, что скорее придется обделаться прямо в штаны, чем этот василиск отпустит его по нужде на толчок. Пришлось сдаваться: