Продолжим наши игры+Кандибобер

— Далековато, — ладошки вспорхнули вверх. — Это вам придется ждать года два-три-четыре. Вы один живете?

— Нет, — говорю, — с матерью. Оно бы ничего, но у нее ревматизм. Неприятная штука.

— Что же вы молчали? Нет, Василий Тихонович, я отказываюсь вас понимать! Полуподвал — это сырость, болезни… и прочее подобное. Не выполняете своих прямых сыновних обязанностей. Хорошо, что я узнал об этом, а то вам пришлось бы отчитываться на общем собрании. Да, да! Так нельзя. Надо во что бы то ни стало вытащить мать из подвала.

— Вы правы, — говорю. — Во что бы то ни стало. Раньше я просто не придавал этому значения. Теперь вижу — что-то надо предпринимать.

«Вот это разговор! — азартно восклицает В. Т. — Столби, не теряй момента! А то потом скажет, что ты неправильно его понял. Набор кукол, квартира — это хорошо. А что, если попробовать и… Или не стоит? Как бы все не сорвалось… Да нет, не должно бы. Чем, собственно, ты рискуешь? Поиграем. Авось. Давай! Пошел!»

Пока колеблюсь, говорит он:

— Ну что ж, Василий Тихонович, мне было очень приятно поговорить с вами. Надеюсь, что…

— Зина сказала, что вы довольны мной как конструктором?

Он недоуменно вскидывает белесые брови:

— Да, я говорил это. Вы умеете находить общий язык с людьми, сами создаете модели, можете, так сказать, понять душу творческого человека и… прочее подобное. А у Бабича довольно часто возникают, так сказать, производственные конфликты из-за его категоричности, негибкости.

— Ну что вы! — говорю. — Для заведующего у меня опыта маловато, — и бесстыжими своими глазами смотрю на него в упор. А что? Количество переходит в качество. Когда хамства очень много, его можно назвать напористостью, его можно объяснить силой характера, оправдать целью.

Директор некоторое время раздумчиво кусает ногти.

— Но я и не предлагал вам такой должности. Надеюсь, и Зина этого не говорила?

— Говорила. Но я, конечно, понимаю… Извините… просто… Извините, — а губы не слушаются, а жилка бьется, а в ушах звон.

— И потом, Василий Тихонович, дело не только в опыте, которого у вас нет. Опыт — дело наживное. Дело, кроме того, и в заслугах, которых, кстати, у вас тоже нет.

Он встает. Валяй, мол, парень, отсюда, разговор окончен.

— Заслуги — дело прошлое, — говорю. Тихо, вроде про себя. — Главное — не они. Главное — готовность к ним, — это уже вместо меня В. Т. успевает вставить.

— Хе-хе, это интересно. Ну что ж, Василий Тихонович, я сказал все, что считал необходимым. Теперь ваша очередь. Если, конечно, у вас есть что сказать.

— Важно, что я скажу на месткоме, — говорю.

— Ну что ж, до встречи на месткоме, — директор откровенно улыбается.

Возле двери останавливаюсь:

— Это ваше сравнение с акциями… Вершить дела можно, имея не меньше пятидесяти одного процента.

— Но в наших условиях это невозможно, — бесцветные брови взлетели к самой шевелюре.

— В наших условиях можно иметь семьдесят пять процентов.

— Семьдесят пять? — ладошки выскочили из карманов и улеглись на стол. Эта мысль, видно, не приходила ему в голову. — Вы имеете в виду Каневского?

«Сам знаешь, не прикидывайся ванькой», — хмыкает В. Т.

— Вы имеете в виду Каневского? — зло переспрашивает директор.

— Пятьдесят — мало, — говорю. — Зина тоже так считает. Это будет грубая работа. И результатов не даст.

«Правильно! Так что выбирай. Удастся уломать Аркашку — все будет железно!» — В. Т. готов торжествовать победу.

— Хорошо. Иди. Можешь идти, — говорит директор.

— А Каневский не так уж и крепок… И есть за что его взять. Прижать — труха.

— Иди!

«Можно бы и без «ты». Неврастеник. Ну, ладно. Ход сделан. Игра пошла», — говорит В. Т. уже в коридоре.

«Катись», — обессиленно отвечаю, и он послушно исчезает, подмигнув на прощанье.

Это подло или нет?

Я предложил свою помощь человеку, который в ней нуждается. Он пообещал отблагодарить меня. Все нормально. Этот человек не прав? А может, и прав. Что же думает по этому поводу гражданин Ворохобин? И думать нечего — мне с ним работать. От него зависит мое будущее.

Ну, хорошо, я считаю директора подонком. Кто-то подонком считает Гусятникова, кто-то — Бабича, кто-то — меня. Каждый с чьей-то точки зрения, — плохой человек, скажем так. Что же делать? Доказывать, что ты лучше других? Все только этим и занимаются.

Так это подло или нет? Да, я убежден в правоте буха, а поддерживаю директора. Господи, а много ли таких, которые делают только то, в чем убеждены? Есть ли вообще такие? Не встречал. Люди выполняют свои обязанности не по убеждению, а по служебному положению. Значит, нужно приспосабливаться к условиям, в которых живешь. Приспособленчество? Ха! Именно потому, что человек умеет приспосабливаться лучше других существ, он выжил и стал венцом природы.

Согласен, я поступаю нечестно. А скольким людям только потому и удается остаться честными, что они трусы! Страх стоит на страже честности. Боятся всего: общественного мнения, себя, жены, суда, собственных стен. Даже дневники пишут в расчете на то, что их будут зачитывать на профсоюзном собрании.