— И мой тоже! — восклицаю я. — Тоже-тоже-тоже! Если астрофаги продолжат заражать Солнце, все люди погибнут!
—
— Да-да-да!
—
Ох, он хочет поговорить об этом? Я потираю затылок.
— Мы… мы спали всю дорогу сюда. Это не обычный сон. А особый. Опасный сон, но без него нельзя. Мои товарищи по экипажу погибли, а я выжил. Случайное везение.
—
— Плохо. А почему погибли остальные эридианцы?
—
— Плохо, — вздыхаю я. — А что за болезнь?
Рокки отвечает не сразу.
—
— Клетка, — подсказываю я. — Мое тело тоже состоит из клеток.
Рокки произносит слово «клетка» по-эридиански, и я добавляю очередные ноты в мой вечно растущий разговорник.
—
У заболевших эридианцев погибли все клетки? Звучит жутко. И напоминает лучевую болезнь. Как же я объясню это Рокки? Может, и не придется. Ведь, если эридианцы — опытные космические путешественники, тогда понятие радиации им знакомо. Мы с Рокки еще не договаривались о слове «радиация», значит, пора заполнить очередной пробел.
— Нужно слово: быстродвижущиеся атомы водорода. Очень-очень быстро.
—
— Нет. Еще быстрее. Очень-очень-очень быстро.
Рокки растерянно качает туловищем.
Тогда я пробую зайти по-другому.
— В космосе есть атомы водорода, которые движутся очень-очень-очень быстро. Почти со скоростью света. Они были созданы звездами очень-очень-очень давно.
—
— Но это не так! В космосе есть атомы водорода. Очень-очень быстрые атомы.
—
— Ты не знал?!
—
Я изумленно таращусь на Рокки. Как могла цивилизация освоить космические полеты, но не узнать о радиации?!
— Доктор Грейс.
— Доктор Локкен, — поздоровался я.
Мы уселись за стальной столик друг против друга. Помещение было тесное, но по меркам авианосца просто огромное. Я не совсем понимал, для чего изначально предназначалась эта каюта, да и на табличке с названием стояли китайские иероглифы. Может, штурман изучал здесь карты?
— Спасибо, что уделили мне время, — поблагодарила Локкен.
— Без проблем.
Мы старались избегать друг друга. Наши взаимоотношения эволюционировали от «взаимной антипатии» до «сильной взаимной антипатии». Я был виноват в конфликте не меньше ее. Просто наше общение не задалось с самого начала, несколько месяцев тому назад в Женеве, и мы до сих пор так и не поладили.
— Я, конечно, не вижу в этом необходимости.
— Я тоже, — кивнул я. — Но Стратт настаивает, чтобы вы согласовали вопрос со мной. И вот мы здесь.
— У меня возникла идея. Но я хочу узнать ваше мнение. — Она положила на стол папку. — На следующей неделе CERN опубликует этот предварительный проект. Я там всех знаю, и мне дали ознакомиться с документом до выхода в печать.
— Хорошо, и о чем он? — спросил я, открывая папку.
— Наконец, удалось выяснить, как астрофаги накапливают энергию.
— Да ладно! — Я чуть не поперхнулся. — Серьезно?
— Да, и, честно говоря, это удивительно! — Локкен указала на таблицу на первом листе. — Если коротко, все дело в нейтрино[111].
— Нейтрино? — Я тряхнул головой. — Как же, черт возьми…
— Знаю, звучит нелогично. Но каждый раз, когда погибает астрофаг, происходит нейтринная вспышка. Ученые даже отвезли несколько астрофагов в нейтринную обсерваторию IceCube[112] и прокололи их в основной скважине с детекторами. И тут же последовал мощный выброс нейтрино. Только живые астрофаги хранят в себе нейтрино, причем их там невероятно много.
— Но как он образовывает нейтрино?
Локкен пролистала несколько страниц и указала на другую таблицу.
— В этом вы разбираетесь больше меня, но микробиологи уже подтвердили, что в астрофагах полно ионов[113] свободного водорода — чистые протоны[114] без электрона — которые мечутся внутри клеточной мембраны.
— Да, помнится, я читал об открытии, сделанном группой российских ученых.
Она кивнула.
— По мнению специалистов CERN, хотя они и не понимают, как именно это происходит, когда протоны, движущиеся на достаточно больших скоростях, сталкиваются, их кинетическая энергия преобразуется в два нейтрино с противоположными векторами импульса.